ДВЕ МИНУТЫ МОЛЧАНИЯ
Янкл Магид, Израиль
24 июля 2007
2712
Когда заревела сирена, Шая Райсер вытянулся по стойке «смирно» и замер в благочестивом молчании. Сонм высоких и строгих мыслей закружился в его голове.
Когда заревела сирена, Шая Райсер вытянулся по стойке «смирно» и замер в благочестивом молчании. Сонм высоких и строгих мыслей закружился в его голове.
«Вместе со мной, — думал Шая, — стоит сейчас весь еврейский народ Израиля. Сбились с трудового ритма фабрики и заводы, прервали свой бег автобусы, застыли на маневрах танки, моряки отключили двигатели сторожевых катеров. Страна вспоминает Катастрофу, страна скорбит о погибших и замученных».
Чувство причастности и единства, ранее неведомое Шае, обдало его горячей волной восторга, он еще строже вытянул руки по швам и, с трудом удерживая слезы, стал размышлять о справедливости и смысле жизни.
Через открытую дверь магазина Шая видел противоположную сторону улицы, относящуюся к Бней-Браку. К его величайшему негодованию, там все осталось по-прежнему. Мужчины в черных костюмах и шляпах, женщины в париках и длинных платьях, продолжали спешить по своим делам, не обращая ни малейшего внимания на вой сирены.
— Вот, гады! — рассердился Шая, — плюют они на еврейский народ и его обычаи!
Мысли немедленно сбились с высокого настроя, и дрожь любви сменил холодный обморок злобы. Сирена еще продолжала звучать, когда в магазин зашел покупатель, стандартный «дос» в черной шляпе и с молодой курчавой бородкой. Глубоко вдохнув, словно ныряльщик перед погружением, Шая начал было произносить разные слова по поводу и от сердца, но вдруг узнал в «досе» своего племянника Моти. Звали его вообще-то Матвеем, но, приехав в Израиль, он рехнулся на почве тяжелой абсорбции и пошел учиться в «черную» харидействующую ешиву.
— Что же ты делаешь, щенок!? — гневно прошипел Шая, не замечая протянутой руки племянника. — Ведь это и по твоему прадедушке Хаиму и бабушке Гитл кричит сирена. А ну, встань, как положено!
В эту секунду сирена смолкла. Племянник опустил повисшую в воздухе руку, и ответил обиженным тоном:
— Я в память о погибших целый день не ел и не пил — постился. А сие, между прочим, куда тяжелее, чем простоять сто двадцать секунд с выпученными глазами.
— Ты просто негодяй, — сказал Шая. — И ты, и твои учителя. Весь еврейский народ стоит, а вы не стоите! Вы что, умнее или лучше других?
— Еврейский народ без его раввинов, — ответил племянник, — это уже не еврейский народ. А раввины по стойке «смирно» не стоят.
— Что же получается? — набычился Шая. — Если я в знак скорби по убитым евреям встаю во время сирены, то пиши меня гоем — так получается?!
— Успокойтесь, дядя Шая, — сказал племянник, — конечно, вы еврей. Но у нашего народа есть свой обычай вспоминать мертвых. Десятого числа месяца тевет раввины установили специальный пост — День памяти. В этот день религиозные евреи постятся, молятся и учат Тору. А сирена и прочие фокусы — зачем они?
— Хорошо, — согласился Шая, успокоенный миролюбивым тоном племянника. — У вас, религиозных, свои обычаи, а у нас, нерелигиозных — свои. Почему бы вам, в знак общееврейской солидарности, не постоять минутку заодно с большинством народа. Шляпа, поди, не упадет?
— Упадет, дядя, упадет, — сказал Моти. — Стоять по стойке «смирно» — нееврейский обычай. Негоже нам уподобляться другим народам. Может, лучше вам в знак солидарности поститься десятого тевета? И Б-гу хорошо, и здоровью на пользу!
Моти выразительно посмотрел на круглое брюшко дяди.
— Фу-ты ну-ты, — фыркнул Шая, — негоже! Слово-то какое выискал. Был нееврейский обычай, а теперь стал еврейский. Какая разница, кто его придумал? И что в нем плохого, в таком обычае?
Племянник присел на ящик «кока-колы» и снял шляпу. Ему было жарко и явно не хотелось спорить. Он грустно смотрел на своего необразованного дядю-лавочника и молчал.
— Дядя Шая, — наконец произнес он. — В Торе черным по белому написано предупреждение: если мы станем уподобляться другим народам и перенимать их обычаи, Г-сподь будет нас уничтожать. Катастрофа пришла из Германии, страны, в которой жили самые ассимилированные евреи — немцы Моисеева Закона. Всех причин трагедии мы не знаем, но эта — одна из главных. С нашей точки зрения. Вам не кажется, что чтить память погибших в той форме, которая послужила причиной их гибели, — просто абсурд?
Шае стало очень обидно. Мало того, что мальчишка учил его жить, его, взрослого человека, хозяина магазина, но он к тому же превращал в ничто высокие чувства, горячий трепет национальной причастности, так недавно и сладко пережитый Шаей.
— Что вы за люди, — в сердцах сказал он племяннику, — все у вас не как у людей!
Моти встал и, подойдя к полке, вытащил из-за банки с огурцами Пятикнижие.
— Слушай, дядя, — сказал он, быстро листая книгу, — как про нас с тобой написано.
Он надел шляпу и, чуть раскачиваясь, произнес сначала на иврите, а потом по-русски:
— «Вот народ, живущий обособленно и между другими народами не числящийся». Понимаешь? Не числящийся! Потому мы и зовемся евреи — «перешедшие»: мы — по одну сторону, а весь мир — по другую.
Шая посмотрел сквозь распахнутую дверь магазина. Там, через дорогу, жизнь текла без изменений. Построенный по своим законам, по-своему веселящийся и грустящий Бней-Брак отделяли от Шаи неширокая полоса асфальта и глухая стена неприязни. Эти длиннобородые мужчины, словно сошедшие со старых фотографий прадедушки Хаима, и женщины в платочках, похожие на бабушку Гитл, стояли по другую сторону понимания мира, а он, Шая, как ни силился, не мог перенести ногу через этот невидимый барьер.
«Если они евреи, — думал Шая, — то кто тогда я? Но ведь я еврей, тогда почему они мне чужие?»
Он посмотрел на племянника. Тот листал книгу, пытаясь отыскать еще какую-нибудь убедительную цитату, и его лицо, так похожее на Шаино, но уже начинающее приобретать бней-браковские черты, было спокойным и уверенным.
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!