Бармицва Лёди Вайсбейна

Куда так проворно, жидовка младая? Час утра, ты знаешь, далек… Потише — распалась цепочка златая, И скоро спадет башмачок. Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Баллада» Бармицва — традиционное торжество. Его отмечают, когда еврейскому мальчику исполняется 13 лет. Этот день стал знаменательным в жизни юного Лёди Вайсбейна, который больше известен как Леонид Утесов. В один из приездов в Израиль я познакомился с Марком Бродским. Его дед Даниэль Бродский учился с Леонидом Утесовым в одесском училище Файга. Детскую дружбу они пронесли через всю жизнь. Даниэль Аронович вел дневник, и свои тетрадки с записями на идише привез в Израиль. Деда Марка уже давно нет в живых, но внук бережно хранит его дневники. Узнав, что я пишу книгу об Утесове, Марк любезно разрешил мне ознакомиться с записями деда. Эти бесценные строки мне удалось перевести на русский язык. Так моя книга о Леониде Осиповиче пополнилась новой главой о юности Лёди Вайсбейна… Вспоминает Марк Бродский Своего деда Даниэля Ароновича я помню хорошо. Знаю, что он всю жизнь был дружен с Утесовым. Когда мы решили уехать в Израиль, нам надо было получить в Москве израильскую визу. Из Одессы дед позвонил своему школьному другу Лёде, и они условились о встрече. Утесов встретил деда, отца и меня на Киевском вокзале в Москве. Дед (его Утесов называл по старой привычке Дуней) представил меня Леониду Осиповичу: — Это мой единственный внук Марик. — Можно подумать, что в Одессе мальчикам дают другие имена, — ухмыльнулся Утесов. — Это не единственное его достоинство, — продолжил дед. — Он ленивее, чем Лёдя Вайсбейн, который учился в Одессе у Генриха Файга. Ты помнишь этого ученичка по имени Лёдя? Тот еще был мальчик! Утесов парировал, поглядывая на меня: — И такой подарочек, Дуня, ты везешь в Израиль? Ну-ну… Рассмеялись все, кроме меня. Утесов и дед были рады встрече и, как мальчишки, тискали друг друга. А деду тогда уже было под 80. В доме Утесова я обратил внимание на обилие картин, ваз и статуэток. Утесов пояснил: «Все эти цацки собирала моя Леночка и приобщила меня к этому». А потом расплакался: «Уже больше десяти лет, как моя Леночка в земле». Леонид Осипович взглянул на фотографию, где он и его жена Елена Осиповна были совсем молодыми, и произнес: «Ты помнишь, Дуня, как я влюблялся, когда мы учились в училище Файга?» На что дед ответил: «Не скромничай, Лёдя, ты не был обойден вниманием девушек». Лицо Утесова оживилось. — Теперь, когда я уже одной ногой в лучшем из миров, признаюсь тебе, Дуня. Любил я в жизни по-настоящему, безумно, только двух женщин — мою жену Леночку и твою сестричку Фаю — Фейгеле. Ее уже нет на этом свете, но я успел сказать ей о своих чувствах, когда был в Одессе на последних гастролях. Она принесла мне букет, с трудом поднялась на сцену. Мы были так счастливы встретиться вновь, что зал почувствовал это и замер…» ** Из дневников Даниэля Бродского С Лейбеле Вайсбейном мы познакомились в третьем классе, когда я перешел в коммерческое училище Файга (до этого обучался в еврейской гимназии Извицкого, но отец почему-то решил, что мне надо получить образование в русском учебном заведении). Директором училища был замечательный педагог Генрих Файг. Пожалуй, не было ученика более знаменитого во всем нашем учебном заведении, чем Лейбеле Вайсбейн. Многим он был знаменит, но более всего — участием в самодеятельных концертах. В наше время в Одессе было принято отмечать бармицву по всем правилам еврейской традиции. Моя бармицва состоялась 10 февраля 1908 года. Когда завершились все ритуалы по поводу моей бармицвы в синагоге Бродского (а у нас в семье их соблюдали ревностно), молодежь продолжила празднование на улице. Вместе с нами пошла моя сестра, звали ее Фаина. Она была очень хороша собой. Мне казалось, что в ее серо-голубых глазах отражалось библейское небо над Святой землей. В этих глазах была и печаль, и надежда. Вокруг Фаины вертелось много поклонников. Наш преподаватель по фортепиано Фридрих Иванович Гордиевский на одном из вечеров сыграл этюд Шопена. Он объявил, что исполнение посвящает гостье, сидящей в шестом ряду между Даниилом Бродским и Леонидом Вайсбейном. Так вот, бармицва завершилась в тот день в шестом часу вечера. И мы, молодежь, решили продолжить праздник на Куликовом поле (мы жили тогда на улице Гимназической вблизи от Куликова поля). Какой это был незабываемый вечер! И незабываемый, прежде всего, потому, что героем его был Лёдя Вайсбейн. Он изумительно пел, и чувствовалось по всему — его музой в тот вечер была моя Фаина. А еще он прочел стихотворение Лермонтова, которое до того дня ни я, ни, уверен, никто из собравшихся не слышал. Он читал это стихотворение под аккомпанемент гитары. Помню одухотворенное лицо Фаины. Она буквально не сводила глаз с Лёди. (В тот вечер Утесов читал стихотворение Лермонтова «Баллада»). Стихотворение произвело шок на всех присутствующих. А когда мы спохватились, то обнаружили, что Фаины и Лёди нет среди нас. Вся компания бросилась на их поиски. Разбились на две группы: одни двинулись в сторону моря к Отраде, другие — в сторону Большого фонтана. Те, кто пошли к Отраде, а среди них и я, вскоре между валунами на фоне моря, бушевавшего в ту ночь, увидели два силуэта. Это были Фаина и Ледя… 22 марта 1908 г. в синагоге состоялась бармицва Лёди. Он вместе с отцом читал Тору. До сих пор слышу слова, произнесенные отцом Лёди на древнееврейском: «Благословен Тот, кто снял с меня ответственность за моего сына» (традиционное благословение, которое произносит отец, когда сына в первый раз вызывают к Торе. — Ред.). В тот день Лёдя прочитал из Торы священные отрывки, касающиеся еврейской истории (о подвигах Давида). Раввин Шалашинской синагоги возложил Лёде тфилин. А потом было продолжение праздника в доме Вайсбейнов в Треугольном переулке. Осип Калманович, отец Леди, обратился к нам, мальчикам: «Уже не мальчики, а сыны мои, сыны нашего народа, я хочу, чтобы вы гордились этим». И еще запомнились мне его слова о том, что еврейские сыновья даже в самые трудные минуты жизни не вправе забывать традиции и историю своего народа. Он также говорил, что если мы когда-нибудь отречемся от своей веры, то самое страшное и унизительное не в этом. Наибольший грех, по его мнению, — переход в другую веру. Вот что он сказал по этому поводу: «Никакой антисемит не оскорблял евреев так, как этот крестившийся сын раввина. Маркс писал, что национальность еврея — это национальность купца, торговца. И что Б-гом евреев являются деньги. Запомните, дети, что торговцами и ростовщиками наши предки стали вынужденно, когда жили в галуте (изгнании)…» Эти слова отца Утесов не просто запомнил. Я думаю, они стали для него заветом. Так вот. Участники бармицвы были приглашены в дом Вайсбейнов. Приглашена была и Фаина. В тот день она была в красивом бордовом платье, строгая прическа, как ни странно, молодила ее юное лицо. Отец Лёди, добрый и мудрый дядя Осип сказал: «Мне бы такую невестку, я был бы самым счастливым отцом». Тетя Малка, мать Леди так посмотрела на Осипа Калмановича, что тот, казалось, потерял дар речи. Ледя, услышав эти слова отца, изрек: «Если я с сегодняшнего дня взрослый, то имею право решать все сам. Так вот, я жду ответа, если Фаина не против, я хочу на ней жениться...» У Полины, сестры Лёди, вилка и нож выпали из рук… Мама виновника торжества, тетя Малка, замерла. Бледное лицо Фаины покрылось багровыми пятнами. Только Лёдя оставался спокойным. Через короткое время Фаина, попросив прощения, сообщила, что у нее неотложные дела. И собралась уходить. «Ничего себе пошли невесты», — тихо, почти шепотом произнес Осип Калманович. Но он быстро пришел в себя и сказал, обращаясь к Лёде: «По нашему обычаю не положено помолвку сочетать с другим праздником. Да и с родителями Фаины мы не знакомы. Но я и моя жена возражать не будем». Фаина, придя в себя, вежливо попрощалась и ушла… ** Вот и вся история взросления Утесова, о которой я так неожиданно узнал в Израиле. Ни в архиве Утесова, ни в его книгах имя Фаины не встречается. Почему так получилось — не знаю. Но верю, что она была в его жизни… Печатается в сокращении