Виктор Шкловский. Филологический гений

Обычно мы говорим о титанах эпохи Возрождения. А вот титаном XX века, бесспорно, был Виктор Шкловский, человек-век, свидетель и описатель почти всех литературных событий. Историк и теоретик литературы. Обладатель золотого пера. Его «поэтизмы» — филигранные фразы сверкают, как алмазы, и разят, как кинжал. В энциклопедиях он представлен как прозаик, литературовед, критик, сценарист, киновед. А еще он — эссеист, формалист, скандалист и прочий «ист». Яркий, неповторимый филологический гений. Его заметили сразу. Сам он вспоминал: «Помню, я шел как-то по Невскому. Навстречу мне с каким-то человеком — Маяковский. Подошел. Представил меня своему товарищу: «Шкловский». Тот переспросил: «Виктор Шкловский?» Маяковский улыбнулся: «Витя, это уже слава». Была знаменитая литературная троица: Борис Эйхенбаум, Юрий Тынянов и Виктор Шкловский, о которых Корней Чуковский уточнил: «Все евреи». Из письма Шкловского — Эйхенбауму (16 янв. 1928): «Твои опасения неправильны: я не гений. Юрий тоже не гений... Если ты тоже не гений, то все благополучно... А гении мы сообща...» Долгожителем великолепной троицы оказался лишь Шкловский, прожив на свете 92 года — почти век — и не откладывая пера до последних дней. Он родился 12 (24) января 1893 г. в Петербурге, в семье учителя математики. Свою литературную деятельность начал в 1908-м. А потом грянула первая мировая война. Попав на передовую, Шкловский заслужил Георгиевский крест 4-й степени. После революции в рядах Красной Армии служил помощником начальника подрывного отряда. После гражданской примкнул к эсерам, а после их разгрома в феврале 1922-го, опасаясь ареста, эмигрировал в Финляндию, а затем в Германию. Нина Берберова в книге «Курсив мой» вспоминает Шкловского эмигрантской поры: «Шкловский был круглоголовый, небольшого роста, веселый человек. На его лице постоянно была улыбка, и в этой улыбке были видны черные корешки передних зубов и умные, в искрах, глаза. Он умел быть блестящим, он был полон юмора и насмешки, остроумен и подчас дерзок, особенно когда чувствовал присутствие «важного лица». Он был талантливый выдумщик, полный энергии, открытий и формулировок. В нем бурлила жизнь, и он любил жизнь. Его «Письма не о любви» и другие книги, написанные о себе в эти годы, были игрой, он забавлял других и сам забавлялся». Шкловский вернулся в Россию в 1923-м, где был милостиво прощен за свое эсерство, о котором никогда больше не вспоминал, храня молчание. Лишь перед смертью обронил фразу об эсерах: «Храбрые люди». Сам по отношению к советской власти никакой храбрости уже не проявлял, был тих и лоялен, зато бушевал и бузил в литературе. Был избран профессором Российского института истории искусства, читал лекции в Литературном институте и на Высших литературных курсах. Виктор Борисович оказался на редкость плодовитым автором — еще в 1920‑30-ых опубликовал около 40 книг: «Сентиментальное путешествие», «Третья фабрика», «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза», «Гамбургский счет», «Удачи и поражения Максима Горького», «Пять человек знакомых», «Поиски оптимизма» и др. Все они очень разные, но отмеченные оригинальным стилем автора. Вот только несколько цитат из книги «Третья фабрика» (1926): — Не хочется острить. Не хочется строить сюжет. Буду писать о вещах и мыслях. Как сборник цитат. — И дайте мне заниматься специальными культурами. Это не правильно, когда все сеют пшеницу. — Жизнь не выходит, если думать, что она для тебя. В этих отрывках весь Шкловский со своими неожиданными поворотами мысли, смелыми ассоциациями, остротой и парадоксальностью. Он обладал необыкновенной памятью и острой наблюдательностью. Вокруг Шкловского всегда роился народ, особенно молодежь, и все с жадным интересом смотрели ему в рот. «Какие еще советы? — говорил он. — Мой совет — удивляйтесь. Начинайте с фокстерьерства». То есть бросайтесь и вгрызайтесь в любую тему. Когда к нему приходили домой, всегда обходился без этикетных фраз и говорил входящему гостю: «Ну вот. Думаю о Кутузове». Или — «Так вот, Эйзенштейн говорил...» И никаких общих фраз — с места в карьер. Помимо литературы, много занимался кино — писал теоретические статьи и сценарии («По закону», «Третья Мещанская», «Дом на Трубной», «Капитанская дочка», «Овод», «Казаки», «Минин и Пожарский», «Дохунда» и т. д.). «Как складывались ваши отношения с кинематографом?» — спросил Шкловского корреспондент «Литературной России». Тот ответил: «По-разному. Сначала довольно просто. У меня родился мальчик. Нужны были деньги. Я спросил: «Где можно взять денег?» Мне ответили: «В кино». И я пошел в кино. Кино мы тогда делали буквально из ничего...» Кстати, о деньгах. В одном из писем к Тынянову Шкловский афористично признался: «Деньги у меня бывают постоянно завтра!» Исаак Бабель говорил Шкловскому: «Вы — мастер кино». Короткая фраза Шкловского, размером в строку, конденсирует мысль до афоризма, до метафоры. Строки монтируются, как кадры в кино. Именно этот стиль Шкловского вышучивал в свое время пародист Александр Архангельский в пародии «Сентиментальный монтаж», где каждая фраза идет с абзаца, но мы такой роскоши позволить себе не можем и даем отрывок слитно: «... Я очень сентиментален. Люблю путешествовать. Это потому, что я гениальнее себя. Я обожаю автомобили. Пеший автомобилю не товарищ. Лондон славится туманами и автомобилями. Кстати, о брюках. Брюки не должны иметь складок. Так же, как полотно киноэкрана. В кино важен не сценарист, не режиссер, не оператор, не актеры и не киномеханик, а — я...» Ну, и т. д. «Фабула не сюжет, и сюжет не фабула». Одним из критиков Шкловского была Эльза Триоле, известная французская писательница: «Посмотрела Витину книгу. Не берусь судить серьезно, но кажется мне, что этот мозаичный стиль по-прежнему результат обыкновенной лени, и блестящие наблюдения, замечания не дают логического развития мысли, а понатыканы, как булавки в подушечку», — писала она Лиле Брик в ноябре 1960-го из Парижа в Москву. Каким был Шкловский? Отнюдь не добряком, частенько злым и ершистым. Писал о коллегах весьма зло, но отнюдь не из зависти, а скорее из ревности к литературе, главной его любви. Из воспоминаний Корнея Чуковского: «Шкловский — в нем что-то есть тяжеловесное, словно весь он налит чугуном, и походка у него монумента — показывает свои книги, лежащие в преувеличенном порядке в чемоданной комнате, с которой он сросся...» А вот воспоминания художника Родченко: «Шкловский был самовлюблен и нервен, как женщина. Он всегда находился рядом с собой и смотрелся в себя, и слушал только себя и для себя говорил». Он был разным: и общительным, и еще признанным скандалистом. На первом съезде писателей сделал выпад против Достоевского. Потом участвовал в травле Зощенко и Пастернака. Но, с другой стороны, мужественно поддержал Мандельштама. Еще раз обратимся к мемуарам Корнея Чуковского: «Удивительно: он всегда в лицо говорит мне комплименты, называет меня лучшим критиком, восхищается моими статьями, а в печати ругает мерзейше, — щиплет мимоходом, презрительно. Я сказал ему об этом. Он объяснил: что он и тогда, и тогда искренен, — и так убедительны были его объяснения, что я поверил ему» (5.06.1930). Вот, к примеру, как Шкловский в письме к Максиму Горькому (1922) отозвался о вожде: «Ленин писал: «Я согласен жить в свином хлеву, только бы была в нем советская власть». Мы живем вместе с ним...» Нужны ли тут комментарии?! Частная жизнь Виктора Борисовича. Был осыпан детьми и родственниками, как выразился Чуковский, «12 человек на плечах». Жена Андрея Белого, Клавдия Бугаева, вспоминает, как однажды в Тифлисе повстречала Шкловского. «Он рассказывал, что в Крыму было сильное землетрясение. И вдруг, сообразив, что там же близ Феодосии его семья (жена и дети), заволновался и, почти не простившись, помчался давать телеграмму. Две известные женщины сыграли определенную роль в жизни Шкловского — две сестры — Эльза Триоле и Лиля Брик. Эльзе он посвятил книгу «Zoo. Письма не о любви» (1923): «Хотел бы разучиться писать, чтобы научиться писать снова и только о тебе. Разучиться говорить, научиться потом снова и сказать первым словом «Эльза»…» В ЛЕФовские времена* случился примечательный эпизод, когда на квартире Бриков во время творческого диспута Шкловский рявкнул на Лилю: «Замолчи. Знай свое место. Помни, что здесь ты только домашняя хозяйка!» Естественно, Лиля страшно обиделась. А потом они помирились. Годы спустя Шкловский заявился к Лиле Брик аккурат в день ее рождения. «Сегодня мне стукнуло 60», — сказала она, а он ответил: «Ага... это бывает». Он пообедал с нами. И поблистал, сколько мог», — написала Лиля в письме к Эльзе в Париж. В переписке сестер имя Шкловского мелькает довольно часто. О пребывании Шкловского в Париже писала Эльза: «Видела Шкловского. Почему рассказывают, что он выжил из ума? Здесь выступал блестяще, при малой аудитории «ценителей». И в частных разговорах Витя есть Витя». (31.10.1967). Уникальна переписка трех друзей: Шкловского, Эйхенбаума и Тынянова. Шкловский — Тынянову: «... Нужно непременно разрушать свою жизнь. Иначе она склеротизируется, и мы захлебнемся в добродетели...» (5.12.1928). И еще Тынянову: «Старайся жить легко. Европеизировать быт. Не сердиться. Часто бриться. Весною носить весеннее пальто и покупать сирень, когда она появится». (25.03.1929). Эйхенбаум — Шкловскому: «... За Юру я боюсь, за тебя — меньше... ты — фанатик и не только русский еврей, но еще и русский немец. В тебе бурлит кровь, а в Юре — сворачивается...» (28.04.1929). И еще Шкловскому: «... А ты — совсем лирик: Жуковский, Пушкин и Лермонтов вместе. Живи, по крайней мере, так же долго, как и Жуковский...» (10.07.1932). Шкловский — Тынянову: «Истина впереди. Лучшее не написано». (1.06.1937). С годами Шкловский менялся. «Нельзя быть всегда гейзером, надо стать рекой». Он жаловался поэту Всеволоду Рождественскому: «Хочется переучиваться, а времени уже нет». И, тем не менее, книги Шкловского выходили регулярно: «Жили-были», «Тетива», «Энергия заблуждения». Своей авторефлексии Шкловский не изменял, обращаясь то к одному классику, то к другому, от Лоуренса Стерна и Льва Толстого до Владимира Высоцкого («Высоцкий — отчаяние отчаяния»). В интервью, незадолго до смерти (ЛГ, 15.02.1984) он говорил: «Что мне больше всего не хватает сегодня? Молодости». И тут же добавил: «Но и молодым не хватает молодости. Не хватает упругости. Не хватает движения... Они начинают как-то устало, словно, нехотя... Или успевают устать, пока дожидаются своей очереди в журнале, в издательстве. Стареют, как засидевшиеся девы...» В последние годы Шкловского стали приглашать и на ТВ. О нем он сказал так: «Телевидение пришло неожиданно. Пришло — и захватило наш мир. Приход этот — неожиданный и сокрушительный, как набег гуннов на Рим...» Шкловский всегда был метафоричен и ярок. О близких как-то сказал с присущим ему печальным юмором: «Мои друзья разошлись по могилам». Виктору Борисовичу Шкловскому было суждено пережить всех своих современников. Он умер 5 декабря 1984 года, немного не дожив до 92 лет. Он жил, не прекращая работы до последнего часа. Официальный некролог был высокопарен: «Советская литература понесла большую утрату... Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили заслуги В. Б. Шкловского...» Далее перечисление орденов. Но высшей наградой Шкловского была сама литература, о сути которой он не переставал размышлять. И предостерегал молодых: «Если вы собираетесь заниматься искусством, знайте: будут большие неприятности...» Ведущий рубрики _ * ЛЕФ — Левый фронт искусств, литературно-художественное объединение, создано в Москве в конце 1922.