«Никогда не толпился в толпе…»

Эти слова принадлежат Александру Володину. Он – последний человек стыда. Володин умер, и никому теперь не стыдно. За беспредел, который творится вокруг. За цинизм. За хамство. За позорное равнодушие властей. Володин олицетворял эпоху, которая ушла. Он выразил ее в пьесах, сценариях и прозе. Его «Осенний марафон» проходил в ледяную стужу. Александр Моисеевич Володин – знаковое имя среди интеллигенции. Жил тихо и незаметно. Потом неожиданно прославился – «Фабричная девчонка», «Пять вечеров», «Осенний марафон» прозвучали на всю страну. К концу жизни Володина увенчали премиями и призами. А он не изменял себе и оставался обычным «человеком из очереди». Звездность пролетела мимо, не опалив своими лучами. Интеллигент, еврей, жрец театра, урожденный Лившиц (Володин – псевдоним). Вот как рассказывал сам Володин о происхождении псевдонима: – В альманахе «Молодой Ленинград» приняли мой первый рассказ. Я, воодушевленный новостью, пришел в издательство со своим шестилетним сыном Володей. Редактор, смущаясь, заговорила о моей неподходящей фамилии. И предложила стать Володиным, в честь моего сына. И я им стал. Лившиц-Володин родился 10 февраля 1919 г. в Минске. «Моя мать умерла, когда я был таким маленьким, что даже не знал об этом. Отец женился на другой, но женщина ему сказала: «Только без детей». А у меня был маленький брат Лазик, Лазарь. Нас подкармливали соседи. Потом он заболел скарлатиной и умер, и когда я остался один, меня взяли родственники, – вспоминает Володин. – Они были хорошие люди, но время от времени выгоняли меня из дома. Я жил у них не совсем полноправным человеком. И тогда же в детстве я безумно полюбил театр. В школе нас повели в филиал Малого театра на спектакль «Без вины виноватые». Помните, Незнамов, у которого не было ни отца, ни матери? И у меня тоже не было матери и, в сущности, не было отца. И мне стало не по себе, и слезы градом...» Малый театр – это уже Москва. И учеба в школе на 1-й Мещанской. В юности у Володина были кумиры – Пастернак и Вахтангов. Поэзия и театр. Бегал на спектакли и тайно писал стихи. После школы поработал деревенским учителем и научился выпивать (в сельпо четвертинку и соевый батончик на закуску). А потом добровольцем пошел в армию, «в новое бесправное, униженное состояние». И тут война!.. Володин, как и все, радовался и негодовал: «Буденный уже взял Варшаву, Ворошилов подходит к Берлину, а мы-то когда?!..» Глупые мальчишки!.. В качестве рядового связиста Володин попал на фронт и почувствовал сразу разницу между победоносной пропагандой и горькой военной реальностью. «Вернулся с фронта получеловеком». Был ранен. Осколок снаряда остался близко от сердца. Единственную награду – медаль «За отвагу» – потерял. Итак, сиротство, война, далее – нищета и неприкаянность. «После войны я был как-то надломлен, – признавался Володин. – Душа моя увяла. И театр разлюбил. Первое, что сделал после войны, рванулся в Малый театр. Светящиеся ярусы, в зале полно штабных генералов, богатых, раздобревших... И вдруг я почувствовал, что это не театр, что это неискусство притворяется театром. А театр был убит войной... Послевоенное время оказалось не счастьем, а чем-то тусклым, опасным и уродливым. И я вопреки всему написал себе заклинание: «Стыдно быть несчастливым». Так мог сказать человек, испытавший настоящие беды и горе. Миллионы полегли на полях войны, а Володин остался жив, и вот почему нельзя быть несчастливым. Сама жизнь – это уже счастье. Поступил на сценарный факультет института кинематографии и стал сразу легендой среди поступающих: «Какой-то солдатик, по фамилии Лившиц, написал потрясающий рассказ всего на одной страничке». В 1949-м институт окончил, а в 1954-м вышла первая книга Володина «Рассказы». А далее возвращение к театру. Первая значительная пьеса «Фабричная девчонка» появилась в 1956-м (ее героиня Женька Шульженко восстает против показухи и борется с несправедливостью). Пьесу взял Товстоногов, и тут же их с Володиным вызвали на ковер в обком партии. «Почему у вас женщина одинокая? Да, к тому же поет какую-то непонятную песню: «Миленький ты мой, возьми меня с собой...» Это что – социалистический реализм? У нас такого быть не может». Сегодня в это трудно поверить, но тогда было именно так: идеологические органы строго следили за жизнью советских людей – в книгах, на сцене и на экране все должно было быть жизнеутверждающим и незапятнанным. Несмотря на препоны, «Фабричная девчонка» прорвалась к зрителям и имела большой успех. И все последующие пьесы Володина выходили с оговорками: «только для Товстоногова в БДТ», «только для Ефремова в «Современнике». Олег Ефремов говорил Володину: «Если посадят меня – ты будешь носить передачи; если тебя – носить буду я». Интересно, что Володин всегда писал текст, а у него искали подтекст. И критики постоянно визжали: нетипично, очернительство, клевета на советскую действительность. Хула и слава сопровождали Володина неразлучно. В советской литературе, в драматургии, в частности, всегда наличествовали своего рода сладость и мелодраматичность – ну, и пафос, конечно. Володин же показал нормальную жизнь человека, иногда счастливую, но чаще несчастливую, короче – будничную, заурядную, с жизненными невзгодами, неурядицами, проблемами, и это стало откровением конца 1950-х. После «Фабричной девчонки», «Пяти вечеров», «Назначения» появилось несколько его пьес притчевого характера: «Две стрелы», «Кастручча», «Ящерица», «Дульсинея Тобосская», «Мать Иисуса». А далее перешел на киносценарии. И почти все володинские фильмы становилисьли событиями: «Звонят, откройте дверь!» (1966), «Старшая сестра» (1967), «Фокусник» (1968), «Дочки-матери» (1974), «Осенний марафон» (1979), «С любимыми не расставайтесь» (1980). Пожалуй, только один фильм – «Похождения зубного врача» (1965) – оказался на полке. У остальных была счастливая киносудьба, особенно у «Осеннего марафона», который попал в нерв своего времени. «Давай? – Давай. Побежали? – Побежали». И бег, жизненная круговерть – от забот и проблем. Помните усталого и издерганного Андрея Бузыкина в исполнении Олега Басилашвили? «Андрей Бузыкин – это я», – утверждал Володин. И не он один. Критик Рассадин: «Это – про меня, о наших грехах и винах». И характерная фраза из «Похождений зубного врача»: «Я ни с кем не борюсь. Я борюсь только с собой». Никогда не толпился в толпе, Там толпа – тут я сам по себе. В одиночестве поседев, по отдельной иду тропе. Боковая моя тропа, индивидуализма топь!.. Где толпа моя? А толпа заблудилась средь прочих толп, - писал в своих удивительных стихах Володин. Сухощавый, тяжело говорящий человек с грустными смиренными глазами. Он вечно стеснялся себя, и ему всегда казалось, что он пишет не то, что надо. Как-то неуклюже, плоско, иногда чересчур высокопарно. Он часто рвал рукописи. А стихов не читал никому. Стеснялся. Вот уж кто был абсолютно не пробивной, так это Володин. И отсюда: «Жить негде. Да и жену не брошу». Он не умел решать свои проблемы, жил от зарплаты до зарплаты и горько шутил в связи с этим: «Я мог бы написать про жизнь идиота». Жил Володин в довольно ободранной квартире в Питере, на Пушкарской, 44. Рядом – рюмочная «Стаканчики», куда ежедневно по утрам наведывался драматург. Благословенные советские времена, простые и неприхотливые, – стопка водки – 40 копеек, килечка – 20, конфетка – пятачок. И каждый день – фронтовые сто грамм. Его знали и любили. Жалели: «Что с вами?» А он: «Да так, черные мысли». Он был недоволен собой, страной и многим, что его окружало. Такой вот человек был Володин – брал чужие беды на себя. И не мог любить родину с закрытыми глазами. «За страну стыдно. Но ведь получается, что это не какая-то «она» страна, это мы все. Кто захватывал и цеплял за собой Эстонию, Латвию, Литву? Нам всего мало, надо еще кого-то захватить на то дно, на которое мы спускаемся» («Общая газета», 30 апреля 1997). Прибалтику Володин знал не понаслышке, в 1940-м служил в войсках, которые перешли границу, – «ядрена мать!» – как говорили командиры. «... А на другой день оказалось, что Эстония, Латвия и Литва добровольно присоединились к СССР. Вот, что я ненавижу. Насилие это...» И в том же интервью «Общей газете»: «Сейчас такое смутное, странное, неопределенное время. Новые русские, которые ринулись в фирмы и зарабатывают деньги с большим количеством нулей, их показывают по телевизору. И в то же время люди, которые начали читать философскую и религиозную литературу. И в то же время люди, которым на все плевать. И в то же время люди, которые нищенствуют и голодают. И так непонятно, к чему идем. Вернемся к тому, что было? Нет. Придем к уродливому капитализму? Может быть. Но я был в Америке, и у меня ощущение, что нам, чтобы построить такое государство, нужны столетия». Свой взгляд у Володина был и на Великую отечественную войну: «Да, мы победили, но за счет того, что было больше в 10 раз погибших наших солдат. Надо было сделать 9 мая не днем победы, а днем траура». Он не признавал таких понятий, как «сверхдержава», «престиж страны», «авторитет страны» (авторитеты криминального мира?). Возмущался «массовым сознанием», ему претило «самодовольное и агрессивное государство». «Нужна скромность, – говорил он, – даже неуверенность в себе. Не надо претендовать на главенство над остальным человечеством». Не патриот, не государственник, – скажут иные. Он сам себя ощущал «человеком вне времени и вне планеты». А еще Володин говорил: «Я ведь уходящая натура, как снег в марте». Счастье определял так: «Счастье – это всего лишь пустынное слово среднего рода. Это очень мимолетное состояние – пронзило и ушло. Разочарование наступает мгновенно. А несчастье – длительно...» «Я всю жизнь терзаюсь своими ошибками и стыдами. Чувство вины за все, что происходит вокруг, и угрызения совести – мои постоянные спутники» (ЛГ, 16 янв. 2002). Виноватых я клеймил, ликуя. Теперь другая полоса. Себя виню. Себя кляну я. Одна вина сменить другую Спешит, дав третьей полчаса. «Ох, не люблю я людей волевых, без совести и душевных мучений, которые готовы взять в свою власть другого. Мне главное – жить незаметным человеком». «Незаметного человека» десятилетиями, как он сам выразился, «поливали помоями», а потом стали осыпать наградами. В 1999-м он получил премию «Триумф» и 50 тысяч долларов. Признался, что никогда не видел долларов и тем более не пользовался ими. «Для меня «Триумф» неприемлемо. Мне надо что-нибудь поскромнее. Я не писатель. Я не составляю фразу, просто говорю. И у меня есть интонация». Да, володинская неповторимая интонация. «Над чем работаете?» – спрашивали его. «Ни над чем не работаю, – отвечал он. – Пью больше...» И свою замечательную прозу Володин назвал немудряще: «Записки нетрезвого человека». «Не могу напиться с неприятными людьми. Сколько ни пью, – не напиваюсь. Они уже напились, – а я никак. И чем больше пью, тем больше их понимаю. И чем больше понимаю, тем противней. Никогда не пейте с неприятными людьми!» И еще из записок: «Пожизненная конкуренция. Люди ревниво сравнивают себя с другими. Комик Макс Линдер покончил жизнь самоубийством из-за того, что Чаплин его превзошел. Достоевский карикатурно изображал собратьев по перу – Тургенева и Гоголя. Булгаков в «Театральном романе» вывел в образе завистливого писателя популярного в то время Бориса Пильняка. Каждый выбирает себе предмет для соперничества и терзаний». Александр Моисеевич Володин умер 16 декабря 2001 года в возрасте 82 лет. Как кто-то написал: в тиши и печали. И золотое перо тихо выпало из его рук.