КРУТАЯ ЛЕСТНИЦА

— В чем? — насторожилась Наташа.

— В том, что вышла замуж за полицейского, — объяснил Беркович.

— Нет, — задумчиво сказала Наташа, — такие сомнения меня не одолевают. Но иногда все-таки хочется запустить в тебя сковородкой.

— Это будет квалифицировано как покушение на убийство, — заявил Беркович, — а если не промахнешься, то пятнадцать лет тюрьмы тебе обеспечены.

Он поцеловал жену и поспешил к ожидавшей у подъезда полицейской машине с мигалкой. Взвыв сиреной, машина помчалась в сторону Рамат-Авива, где четверть часа назад было обнаружено тело молодого художника Эяля Барнеа, успевшего завоевать известность среди любителей современной авангардистской живописи. Барнеа, судя по донесению сержанта Маркиша, сломал шею, упав с лестницы.

Эксперт Рон Хан, прибывший на место чуть раньше Берковича, заявил определенно:

— Он скатился по всем тринадцати ступенькам, а они здесь очень крутые, как ты видишь. Перелом шейных позвонков.

— Поскользнулся? — спросил Беркович, оглядываясь вокруг.

Трагедия произошла в двухэтажном коттедже, одна часть которого принадлежала самому Эялю, а другая — его дяде Шмуэлю, человеку немолодому, в прошлом известному своими историческими романами. Тело Эяля было обнаружено на половине дяди: похоже, молодой человек собирался спуститься по лестнице со второго этажа, направляясь на свою половину через дверь в салоне, но не удержал равновесия, покатился по ступенькам и...

— Ты полагаешь, что его могли столкнуть? — спросил Беркович эксперта. — Я же вижу, как ты смотришь на тело...

— Не исключено, — кивнул Хан. — Вопрос в том, кто был в коттедже, кроме Эяля и его дяди Шмуэля. Пальцевых отпечатков много, трудно будет в этом разобраться.

На показания Шмуэля Барнеа надежды было немного. Шесть лет назад этот человек перенес тяжелую болезнь, следствием которой стал частичный паралич — в пятьдесят шесть он оказался прикован к постели и лишь через год оправился настолько, что смог перемещаться в инвалидной коляске.

Эту информацию сообщил Берковичу сержант Маркиш, хорошо знавший и племянника, и дядю.

— Комнаты Шмуэля на втором этаже? — удивился Беркович. — Это же неудобно, нужно спускать тяжелую коляску, потом опять тащить ее по ступенькам наверх...

— Нет-нет, — сказал Маркиш. — Шмуэль практически никогда не спускается вниз, все время проводит в спальне — читает, слушает музыку, размышляет. Денег у него более чем достаточно, и ему хватит, и потомкам. Правда...

— Что? — насторожился Беркович.

— Теперь возникнет проблема, — с беспокойством сказал Маркиш. — Единственным безусловным наследником был бедняга Эяль. Теперь, с его гибелью, появится сразу несколько претендентов — дальние родственники, которые здесь и не были ни разу.

— Понятно, — протянул инспектор. Он поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору к большой спальне, где в постели на высоко поднятых подушках возлежал (иного слова и подобрать было трудно) седой мужчина лет шестидесяти пяти. Лицо Шмуэля было бледно, губы плотно сжаты.

— Может быть, вызвать врача? — осведомился Беркович. — Представляю, какой это для вас стресс.

— Не нужно, — хриплым голосом отозвался Шмуэль. — Я уже... вполне...

— Что вы слышали? — спросил инспектор. — Как это произошло?

— Эяль пришел ко мне в восемь, — заговорил Шмуэль, собравшись с мыслями. — Мы поговорили, он принес мне чаю и ушел. Через минуту я услышал грохот... Вы себе не представляете, что со мной было. Я... Впрочем, это неважно. Я кричал, звал Эяля, он не отвечал. Тогда я вызвал полицию — что еще оставалось делать?

— Кроме вас и племянника, в доме никого не было?

— Нет. Эяль сейчас один, его жена Маргалит гостит с детьми — их у Эяля двое — в Эйлате, у родителей. Ко мне по утрам приходит сиделка, она и сегодня была, приготовила завтрак, а потом ушла, теперь придет в полдень, чтобы накормить меня обедом. Яна ушла без пяти восемь, а в восемь пришел Эяль... Что было дальше, вы знаете, — упавшим голосом закончил Шмуэль.

— И вы весь день один? — спросил Беркович. — А если...

— Я понимаю, что вы хотите спросить, — вздохнул Шмуэль. — Я люблю быть один, особенно после смерти моей Леи. Если же мне нужно в туалет — вы ведь это хотите знать? — то звоню, и через минуту приходит Яна, она убирает в соседних коттеджах, но готова всегда подойти, если я ее позову...

— Почему же вы не позвали Яну, когда услышали грохот, а вызвали полицию? — спросил Беркович.

— Не могу сказать точно, — подумав, ответил Шмуэль. — Я перепугался. Подумал, что в дом забрались грабители. Не знаю — стало страшно, я и не вспомнил про Яну, полиция как-то надежнее.

— Понятно, — кивнул Беркович. — Извините, что побеспокоил.

— Господи, — с тоской произнес Шмуэль. — Теперь мне и словом не с кем будет...

Беркович спустился в холл, где тело Эяля, завернутое в черный полиэтилен, уже поднимали на носилки.

— Поедешь со мной в управление или останешься? — спросил инспектора эксперт Хан.

— Поговорю с соседями и сиделкой, — сказал Беркович. — Возможно, кто-то что-то видел или слышал.

Инспектор вернулся в управление через три часа, так и не узнав почти ничего нового. По словам соседей, никто утром в коттедж Барнеа не входил, кроме, конечно, Яны Двоскиной. Сама Яна — крепкая женщина лет тридцати, приехавшая в Израиль с Украины всего год назад, — показала, что, как обычно, пришла в семь часов, приготовила Шмуэлю завтрак, свозила на коляске в туалет, уложила назад в постель и ушла. Эяля она не видела — видимо, он пришел на дядину половину позднее.

Беркович спустился в подвал управления, где располагались лаборатории судебной экспертизы, и нашел Рона Хана за составлением экспертного заключения.

— Пальцевые следы на лестничных перилах, на ручке двери в холле и на других предметах принадлежат двоим — Яне Двоскиной и Эялю Барнеа, — сообщил эксперт. — Есть следы самого Шмуэля, но не в холле, а в коридоре второго этажа: на журнальном столике, например, и на ручке двери в туалете.

— Иными словами, — сделал вывод Беркович, — посторонних на вилле не было, так что речь может идти только о несчастном случае, хотя, конечно, трудно поверить, что молодой здоровый человек мог свалиться с обычной лестницы.

— Всякое бывает в жизни, — философски заметил Хан. — Нужно внимательно смотреть под ноги.

— Знаешь, — сказал Беркович, — Яна, сиделка, утверждает, что это было Б-жье наказание.

— Не понял, — поднял брови Хан.

— По ее словам, Эяль дядю просто ненавидел. Сам он был постоянно в долгах, жена собиралась от него уйти, а может, и ушла — уехала к родителям. Он все ждал, когда же дядя отдаст концы и оставит ему наследство. Двоскина даже сказала такую вещь: «Я бы не удивилась, если бы однажды, придя к Шмуэлю, нашла бы его в постели мертвым. Я все время этого боялась. Племянник вполне мог его отравить, он страшный человек».

— Шмуэль говорил тебе о своих отношениях с Эялем? — спросил Хан.

— Нет, но я и не спрашивал. Впрочем, какое это имеет значение? Эяль дядю не убил — может, просто не успел. Шмуэль, слава Б-гу, жив и...

Беркович оборвал себя на половине фразы.

— Ты хотел сказать «и здоров», — усмехнулся Хан. – Парализованные пациенты иногда действительно производят впечатление здоровых, но это только внешнее впечатление. Ты говорил с лечащим врачом Шмуэля? — неожиданно спросил эксперт.

— Не успел, — сказал Беркович. — Да и какое это имеет значение? Что пришло тебе в голову?

— Меня смущает, — медленно проговорил эксперт, — что пальцевые следы Шмуэля обнаружены на поверхности журнального столика, стоящего в коридоре второго этажа.

— Что тут странного? Он мог ездить в коляске по всему этажу.

— Да, — кивнул Хан. — Его следы есть и на ручке двери в туалет, и на крышке мусорного бачка в ванной. Туалет и ванная расположены в стороне, на противоположной лестнице, а журнальный столик в коридоре — дальше лестницы.

— Ну и что?

— Спроси у сиделки, кто и когда последний раз убирал в квартире.

— Спрашивал, — сказал Беркович. — Оказывается, последний раз Яна убирала вчера во второй половине дня.

— Значит, пальцы Шмуэля остались на ручке двери и на мусорном бачке сегодня утром. Это естественно, верно? Но тогда и следы на журнальном столике должны были появиться сегодня. Что делал Шмуэль в той части коридора?

— Ничего он там делать не мог, — с досадой сказал Беркович. — Утром Яна возила Шмуэля только в туалет и умываться. Потом ушла. Видимо, это старые следы.

— Новые, — уверенно заявил Хан. — На столике совершенно нет пыли. Следы оставлены сегодня.

— Но тогда... — задумчиво проговорил Беркович. — Если все версии не годятся, сталась только невероятная... Ты хочешь сказать, что Шмуэль — вовсе не такой немощный человек, каким хочет казаться?

— Ты ведь не говорил с его врачом, — напомнил Хан.

— Немедленно поговорю, — сказал инспектор и отправился к себе.

— У Шмуэля частичный паралич конечностей. Кое-как двигать руками и ногами он может, но пересесть с кровати в коляску без посторонней помощи — нет, это исключено, — пояснил семейный врач из больничной кассы «Меухедет».

— А из коляски в кровать?

— Это легче, коляска у Шмуэля высокая, нужно только перекатиться. А в чем, собственно, дело?

— Я вам пришлю официальный запрос, — сказал Беркович, — там все будет сказано.

Поговорив с врачом, инспектор позвонил в лабораторию.

— Перелезть из кровати в коляску Шмуэль не мог, — сказал он эксперту, — а вот из коляски в кровать — да.

— Значит, — уверенно заявил Хан, — он попросил племянника пересадить его в коляску. Может, сказал, что хочет его проводить. Когда подъехал к лестнице, столкнул Эяля вниз. Достаточно ведь было удара колесом...

— Не исключено, — пробормотал Беркович.

— А потом — возможно, по инерции — коляска проехала метр-другой дальше по коридору, и Шмуэль остановил ее, схватившись за журнальный столик. Вернулся в спальню, перекатился на постель и вызвал полицию. Он ведь прекрасно знал, что племянник ждет его смерти. Возможно, боялся за свою жизнь и решил принять превентивные меры.

— Необходимая самооборона?

— Вроде того.

— А, по сути, преднамеренное убийство, — сказал инспектор. — Если ты прав, то Шмуэль все детально обдумал.

— Конечно. Дождался, когда жена и дети Эяля уедут. Дождался, чтобы в доме не было Яны.

— И если бы не след на журнальном столике, даже и сомнений не было бы в том, что произошел несчастный случай, — сказал Беркович.

— Следы остаются всегда, — усмехнулся Хан. — И всегда — не там, где хочет преступник.