Герои нашего времени

Я уехал из Вильнюса в 1987 году. Уехал навсегда, ведь о возвращении не могло быть и речи. Советский Союз с брезгливым пренебрежением выплевывал бывших граждан, запрещая гостевые поездки, перлюстрируя почту, с трудом пропуская телефонные звонки. Дорога вела только в одну сторону. В нашей компании об уехавших в Израиль говорили: ушли в лучший мир.
Советский тысячелетний рейх стоял незыблемо, непоколебимо. Никому и в голову не могло прийти, что через два года империя рассыплется, словно карточный домик. Прощаясь, мы прощались навсегда или, по меньшей мере, на долгие годы. Нам казалось, будто горбачевское потепление не более чем временный изгиб кремлевского курса и очень скоро форточка снова захлопнется на много лет.
Но вышло по-другому. Первым после меня в Израиль примчался Элиэзер. Он отправился прямо в Иерусалим, учиться в самой заядлой «литовской» ешиве. Мы встретились через неделю после его приезда, походили по Иерусалиму, вспомнили знакомых, попили кофе на террасе в Старом городе, с видом на Стену плача. Элиэзер был полон воодушевления.
– Знаешь, что меня больше всего приводит в изумление и трепет? — спросил он при расставании. И, не дав мне ответить, произнес: — Израильский флаг. Его свободное, повсеместное, открытое и беззастенчивое парение.
Я его понимал, еще бы, ведь в Союзе об этом и подумать нельзя было. Однако учеба в «литовской» ешиве быстро переменила взгляды Элиэзера. Мы иногда перезванивались, обмениваясь мелкими нашими новостями, и спустя полгода от его сионистских восторгов не осталось и следа. А через год он объявил мне, что уезжает в Америку.
– В Нью-Йорк? — удивился я. — Что ты будешь там делать?
– Тору учить, — спокойно объявил он. И рассказал то, о чем мы никогда не говорили.
Оказывается, из Москвы Элиэзер не просто уехал по распределению, а сбежал. Его отец, большой гешефтмахер, держал на откупе треть московских мастерских по ремонту обуви, сумочек и зонтиков. Элиэзер стеснялся манер и замашек своего отца, не любил его друзей и вообще всю эту теневую деятельность на границе между халатным ведением отчетности и преступлением. Пришли иные времена, и родители Элиэзера перебрались в Америку, причем отец ухитрился вывезти большую часть своего состояния. Они осели в Нью-Йорке, и отец, обладая весьма внушительными даже по американским масштабам деньгами, снова пустился в дела. Он купил несколько бензоколонок, тройку магазинов на Брайтоне и парочку русских ресторанов.
– Я единственный ребенок, — объяснял немного извиняющимся тоном Элиэзер. — Мать говорит: учи здесь свою Тору и больше тебе ни о чем не придется беспокоиться. Дом, машина, рента до конца жизни, образование детям — на все есть деньги. Но пока ты в Израиле, отец ничего не даст.
Он уехал, а через полгода прислал мне приглашение на свадьбу. Девушка из ортодоксальной «литовской» семьи, отец преподаватель ешивы. В общем — идеальная пара. Я не полетел, ведь мой отец всю жизнь проработал на заводе инженером-конструктором, а мать — учительницей в школе, поэтому нескольких тысяч долларов на поездку было взять неоткуда. Но Элиэзер, похоже, уже перестал понимать эти вещи.
С тех пор я получаю от него раз в несколько лет приглашение на брит-милу очередного сына или празднование рождения дочери и пару слов о житье-бытье. С присланной недавно фотокарточки на меня смотрит не мой старый приятель, а типичный ортодоксальный еврей с длинной, начинающей седеть бородой и настороженным взглядом из-под низко посаженной черной шляпы.
Реб Фоля и реб Гирш умерли в середине девяностых годов. Они так и не решились тронуться с места и покоятся теперь на виленском кладбище, неподалеку от склепа Гаона.
Залман, насколько мне известно, укатил в Мельбурн. Его тетя развернула там процветающий бизнес — стрижку домашних собак — и Залман состоит при деле, зарабатывая хорошие деньги на пинчерах и болонках.
Михаэля я встречал в аэропорту Бен-Гурион. Его мать перед отъездом разбил инсульт. Она поправилась, но ходила с большим трудом, а девяностолетнюю бабушку везли в инвалидном кресле. Родственники заблаговременно сняли для семьи Михаэля квартиру неподалеку от себя, в Бат-Яме, но в аэропорт ехать отказались — все на работе. В общем, нужна была помощь, и я покатил в Бен-Гурион.
Михаэль вывалился из дверей спустя три часа после объявления посадки. Он толкал перед собой кресло с бабушкой, а отец вел под руку мать. Тележку с вещами тащил работник «Сохнута». На плече у Михаэля висела знакомая мне по Вильнюсу матерчатая сумка, а лежавший в ней выпирающий квадратный предмет был, несомненно, «Танией».
Усадив всех в такси и загрузив вместе с шофером вещи, мы тронулись. Но не успели отъехать несколько сот метров, как Михаэль истошно завопил:
– Останови машину, останови машину!
Я решил, что он забыл в зале документы или одну из сумок, и попросил шофера остановиться. Как только машина замерла на месте, Михаэль выскочил наружу, подбежал к газону, рухнул на колени и принялся целовать траву.
– Он что, ненормальный? — подозрительно спросил меня водитель.
– Вроде нет, — сказал я. — До последнего времени был в норме. Но жизнь в России.… Сами понимаете…
– Понимаю, — тяжело вздохнул водитель.
С довольным видом забравшись обратно в такси, Михаэль милостиво попросил шофера продолжить путь.
– Ты чего, совсем сбрендил? — спросил я, когда такси выскочило на шоссе и полным ходом понеслось в сторону Бат-Ямы.
– Заповедь есть такая, — важно ответил Михаэль, — целовать Святую землю. А в этом аэропорту сплошной бетон и асфальт. Вот как я кусочек земли увидел, сразу и приложился.
В Бат-Яме Михаэль сразу пристал к новоявленным хабадникам, немедленно нацепил на шляпу значок «Машиах» и несколько раз звонил мне, пытаясь объяснить, что всем сомнениям пришел конец, скоро Ребе приедет в Иерусалим и построит Третий Храм. Поскольку все это происходило до 3-го Тамуза, я выслушивал его призывы достаточно спокойно — меня вполне устраивал такой вариант развития истории человечества.
Через два дня после смерти Ребе Михаэль позвонил мне и торжественно объявил, что, по имеющимся у него сведениям, Ребе уже в Израиле.
– Как это так? — удивился я. — Мы же видели по телевизору похоронную процессию. Десятки тысяч людей шли за гробом Ребе.
— Это все проделки Сатана*, — спокойно объяснил Михаэль. — В мидраше написано: когда Моисей взошел на Синай, Сатан устроил массовое зрелище: все евреи видели в облаках гроб с телом Моисея и погребальную процессию. И маловеры после этого создали золотого тельца. Мы сейчас проходим такое же испытание.
– Так где, ты говоришь, находится Ребе? — уточнил я.
– Скрывается в Галилее, как рабби Шимон бар Йохай. Ждет момента, когда он сможет открыться всему народу. И мы с тобой должны приблизить эту минуту.
– Что ж, такой вариант действительности не менее реален, чем какой-либо другой. Поживем — увидим.
С тех пор прошло много лет. Вера Михаэля за эти годы не претерпела ни малейших изменений. Он по-прежнему ожидает дня, когда Ребе выйдет из потаенной галилейской пещеры и отправится в Иерусалим. Иногда я встречаю его на демонстрациях, он неистово размахивает желтым флагом с короной Машиаха и кажется беззаботно счастливым доставшейся ему долей. Только скорбные морщины на лбу и тени в уголках глаз выдают невероятное духовное напряжение его жизни.
Пытаясь понять, что все-таки происходит, я поехал в Кфар-Хабад, к реб Зусе. Он уже несколько лет жил там, снимая у давнего знакомого половину старого домика. Работать реб Зуся даже не пытался: с утра и до позднего вечера он сидел на уроках или занимался в паре с кем-нибудь из молодых шустрых ребят.
– Пришло время поработать для души, — сказал он, когда я посетил его в первый раз.
– От души, значит, поработать, — пошутил я.
– Для души, для души, — очень серьезно уточнил реб Зуся.
– ХАБАД сейчас напоминает авиалайнер, летящий на автопилоте, — сказал он, выслушав мои вопросы. — Пока тихая погода и нет никаких проблем, самолет может лететь точно по курсу. Но когда случается что-либо непредвиденное... — тут он замолк и горестно покачал головой. — Есть потери, которые нечем и некем восполнить.
– Так что же делать, реб Зуся?
– Как это, что делать? — он искренне удивился моему вопросу. — Ты уже выучил весь Талмуд и весь хасидут? Ты разобрал все беседы Ребе? Ты помог своим родственникам, друзьям и близким выбраться из потемок на свет? Иди и работай, а Ребе… — он снова горестно покачал головой и повторил: — Есть потери, которые нечем и некем восполнить. Нужно научиться жить самостоятельно.

Яков ШЕХТЕР
Израиль

_______
*Еврейское представление о «нечистой силе» весьма существенно отличается от христианского. В иудаизме Сатан (он же Сатана, он же Асмодей-Ашмодей), будучи одним из высших ангелов, противостоит не Б-гу, а людям. И он сам, и подвластные ему демоны, безусловно, признают существование Творца и подчиняются Ему, а свое главное предназначение видят в том, чтобы принизить в глазах Всевышнего «род человеческий», и, прежде всего, евреев как представителей избранного Им народа. Сами демоны (это не раз подчеркивается как в Талмуде, так и в каббалистических сочинениях и в еврейском фольклоре ) рождаются из нечистых человеческих поступков, слов, желаний и тайных страстей, то есть из «тумы» – духовной, невидимой глазу нечистоты; и потому-то они и зовутся «нечистой силой». Таким образом, нечистая сила никогда или почти никогда не нападает на людей ни с того, ни с сего. Как правило, она рождена самим человеком, и чтобы избавиться от нее, ему нужно понять, что именно произвело ее к жизни, пресечь породивший ее грех и воздержаться от его повторения (комментарий автора).