Туманность Норштейна

Юрий Норштейн признается, что часто импульсом для создания фильма становится сорванный с дерева порывом осеннего ветра лист, причудливая траектория его беспокойного одинокого полета. Бывало, что художественным образом оказывалась сорванная, но уже не с дерева, а с головы героя соломенная шляпа и, соответственно, уже ее тревожный полет в холодном осеннем небе. А бывало, что ключевым порывом к созданию мультфильма становился не визуальный образ, а звуковой. Скажем, в фильме о Цапле и Журавле снова осень определяет всю красоту, всю поэзию мультфильма. А если учесть, что аристократичного вида птицы расхаживают в полуразрушенном дворянском гнезде, то уходящая натура тут проявлена во всех смыслах. Эта умирающая усадебная жизнь придает мультфильму почти чеховскую интонацию, и недаром озвучивать мультфильм Норштейн позвал Смоктуновского, блестяще игравшего тогда в спектакле «Вишневый сад». Так мультфильм, с которого сам Норштейн и ведет отсчет своего стиля, стал метафорой уходящей интеллигенции и патриотического сословия.

Вслед за «Цаплей и Журавлем» появился «Ежик в тумане», где туман уже выступил едва ли не самостоятельным персонажем. Впрочем, само пространство в мультфильмах Норштейна всегда как бы дышит вместе с героем. И такому явлению даже придумали специальный термин — «туманность Норштейна». Этому живописному приему художник остался верен и в мультфильме по Гоголю — «Шинель». И здесь границы между пространством и персонажем неотчетливы. Только до сих пор в туманной перспективе остается вопрос о выходе картины. Работа над ней по разным причинам затянулась на десятилетие, и коллеги даже подарили Норштейну в шутку приз «Золотая черепаха». Хотя Юрий Борисович и раньше создавал свои шедевры не быстро.
Исключением была только работа над мультфильмом о болотных птицах. Он рождался с легкостью и был связан с небывалой творческой окрыленностью. Но дальше, начиная с «Ежика», Юрий Борисович становился все ответственнее и беспощаднее к самому себе. В этом смысле работающий сейчас над фильмом по Гоголю сам Юрий Борисович чем-то похож на Николая Васильевича, сжегшего второй том «Мертвых душ». Ведь еще в случае с «Ежиком» из-за темперамента художника, можно сказать, погиб целый том, целая энциклопедия рисунков о Ежике, каким бы он мог быть. Что же касается мультфильма «Шинель», то работа над ним превратилась для Юрия Борисовича в своего рода поединок с Николаем Васильевичем. В итоге минувшей осенью Юрий Борисович отпраздновал свой юбилей в недошитой «Шинели». Но как бы то ни было, даже рабочие материалы этого мультфильма стали достоянием мировой мультипликации, и уж, по крайней мере, один день из жизни Акакия Акакиевича снят. И снят гениально! На первый взгляд, он не похож на все то, что Норштейн делал раньше, — тут и эскиз черно-белый, как из немого кино, и хронометраж задуман небывалый — 50 минут, и, наконец, сам подслеповатый персонаж для Норштейна нетипичен.
Во всяком случае, раньше у героев Норштейна были большущие глаза, прямо как блюдца. Собственно, найти их было для художника главной задачей создания образа, но было и главной проблемой — киноначальникам чудилась в печальных глазах тоска еврейского народа. Что касается глаз Акакия Акакиевича — это щелочки. Но зато какая богатая мимика! Он постоянно шевелит то губами, то носом и вообще всем, чем можно шевелить, чего раньше у персонажей Норштейна не наблюдалось.
С другой стороны, подслеповатый Акакий Акакиевич не только похож на остальных героев Норштейна, он связан с ними, можно сказать, пуповиной. В мультфильме есть такая «интимная» сцена, когда тщедушный Акакий Акакиевич переодевается в своей комнатке, и этот эпизод воспринимается как прямая самоцитата из раннего мультфильма о Зайчике — «Шуба». Затюканный киногерой вдруг застесняется, засмущается и закроется от зрителей занавесочкой. То есть Акакий Акакиевич получился этаким состарившимся Зайчиком. Безусловно, в Акакии Акакиевиче есть что-то и от тихого затравленного жизнью Ежика и даже от маленького одинокого волчонка из «Сказки сказок».
Только если Волчка уличная жизнь города лишь запугивает, то в случае с Акакием Акакиевичем ситуация, как известно, печальнее. Вся эта кутерьма Невского проспекта, эти снующие туда-сюда люди безумного города Петербурга действительно раздавят маленького героя. Но при этом Башмачкин оказался интересен Норштейну не только как так называемый маленький человек, а как куда более сложный образ. Вспомним финал повести, когда Акакий Акакиевич мстит всему миру, срывая шинели со всех прохожих. Мстит он, правда, уже в виде привидения, но в мести «маленького» человека Норштейн увидел многомерность и повести, и самого персонажа.
Всем известно, что Башмачкин вообще двойственная фигура — механически переписывая буковки, к которым он не имеет никакого отношения, он переживает немыслимое вдохновение. И придумывая физиономию героя, художник всматривался в фотографии разных гениальных людей, живущих по вдохновению. Скажем, черты лица гениального физика Капицы так или иначе перекочевали в физиономию Башмачкина.
Норштейн называет Акакия Акакиевича персонажем космического масштаба. И самое важное для художника, что Башмачкин вроде как сама кротость, имя-то его — Акакий, а помноженное на два оно означает кротость в квадрате. В то же время Башмачкин, живущий как в коконе, просто равнодушный эгоист. Как говорит Юрий Норштейн, Башмачкин — это космическая глухота, особенно когда целью его жизни стала покупка шинели.
Все прежние маленькие герои Норштейна хоть и оказывались на краю гибели, и вокруг каждого сгущалась тьма, но они всегда чудесным образом спасались. И главное, именно свет был сквозной темой его мультфильмов, особой энергией. Энергия света чувствуется в «Сказке сказок», но можно вспомнить и детский фильм о Ежике, все мысли которого заняла Лошадь, буквально излучающая свет. Эта светящаяся Лошадь, собственно, и определяет все движение маленького героя, ради нее он отправился в смертельно опасное путешествие. Тут важно еще и то, как приходит само спасение. Вспомните, как Ежик не выдерживает нахлынувшего на него ужаса, впадает в кому и плывет по ночной реке, сложив лапки. То есть мысленно он себя уже похоронил, по сути, он покойник. И в таком же состоянии мы застаем Зайчика из другого мультфильма Норштейна. Он так же лежит без чувств, как убитый. И если Зайчика подымет на ноги, а, по сути, воскресит Петушок, то Ежика спасет Рыба. Петух, все мы знаем, символ победы света над силами тьмы.
Конечно, в этих недетских мультфильмах есть и психологический, и социальный подтекст. Скажем, Зайчика довели до предсмертного состояния посягательствами на жилплощадь, но главное — это, безусловно, пробивающаяся энергия света сквозь тьму. И недаром в фильме о Ежике, прошедшем все круги ада, последним кадром стала та самая Лошадь, излучающая свет. Ну, прямо как в одном из шедевров Тарковского, где после всех падений и испытаний героя именно пасущаяся на лугу лошадь становится завершающим гармоничным светлым аккордом всего фильма.
Что касается Тарковского, мы здесь не сделали какого-то открытия. Давно замечено, что поэтика фильмов Норштейна, обращенность к свету, к гармонии сближает их с картинами Тарковского. Скажем, тот же Ежик блуждает в сумрачном лесу, полном опасных ловушек, прямо как герой фильма «Сталкер». Причем блуждание по неизвестному и очень опасному пространству становится метафорой блужданий по закоулкам собственной психики, метафорой познания самого себя.
Нечто подобное происходит и в фильме «Солярис», во вступлении которого образный ряд во многом повторяет мотивы Норштейна, — тот же лес, болото, туман и сам одинокий герой. Что касается мотива блуждания, то близость двух гениев можно почувствовать даже в том, что у Норштейна и у Тарковского самая любимая картина — это «Возвращение блудного сына». Ее Тарковский и процитировал в финале фильма «Солярис». И наконец, сам образ родительского дома роднит творчество двух гениев. В этом смысле автобиографичный мультфильм «Сказка сказок» можно назвать мультипликационным аналогом автобиографичного фильма «Зеркало». У Тарковского это погружение в мир родительского дома, послевоенный мир детства. Там исключительно важен материнский образ. И еще такие общие вещи, как музыка Баха, и то, что оба художника наполняют пространство природными стихиями. Это и вода, и ветер, и огонь, все то, без чего нельзя представить фильмы Тарковского и Норштейна.
Роман ОЛЕНЕВ, АТВ, Одесса

Об авторе
Роман Оленев — журналист, автор и ведущий программы «Стоп-кадр» на Одесском авторском телевидении (АТВ). Вот что Роман рассказал о себе:
– Прежде чем стать «великим телеведущим», успел окончить филфак, поработать с детками в школе, парикмахером в салоне красоты, телеоператором. Были и другие, не менее интересные, страницы биографии…
А кино любил всегда. Вот, например, вспоминается картина из детства: летние каникулы, мне лет шесть, и, как только стемнеет, я иду в летний кинотеатр под открытым небом. Обычно я немного опаздывал, и когда заходил в «зал», местная пацанва уже успевала зажечь камыши (своим ароматным дымком они отгоняли комаров). И вот, в одной руке держа тлеющий малиновым огоньком камыш, а другой рукой поплевывая семечки, народные массы приобщались к великому искусству. В принципе, в детстве было все равно, какое кино смотреть. Индийские фильмы, например, тоже шли на ура. Главным был сам процесс, главное было — уставиться в этот цветной, волшебный экран. А тут еще и Большая Медведица над головой, и сверчки весело верещат…
Потом, конечно, человеческий детеныш вырос, кинотеатр закрыли, но романтика из головы так и не выветрилась и любовь к кино осталась навсегда.