Эскиз губной помадой

 София ВИШНЕВСКАЯ, Россия
 29 сентября 2013
 3052

«Лиля Брик слегка пошевелила рукой, и в зале погас свет, по мановению, по неуловимому движению искаженных артритом пальцев — на экране зацвел гранатовый сад или полетели голуби, или проскакал всадник на коне, полилась музыка. Я еще тогда подумала о магии имени. Ничего бы не началось, если бы я встала и начала махать двумя руками. И даже кричать и требовать…»

У меня был друг — он умер.
У меня был другой друг — он уехал.
У меня был еще один друг — он теперь столь начальственно-возвеличен, что можно считать, что он и умер, и уехал, и улетел в космос...
А тогда все еще были на своих местах и в моей жизни. И решили они повести меня в Дом кино на премьеру фильма Сергея Параджанова, но какого? Память мечется между двумя названиями — «Цвет граната» и «Ашик-Кериб»…
Детали уже становятся главнее сути.
Дом кино на Второй Брестской — вожделенное место. Знаковое. Для избранных. Трепещу от причастности, поднимаясь по лестнице, пью недоступный напиток — пепси-колу, ем бутербродик с севрюгой, как все ласково говорили, севрюжка — тоже недоступной и ни разу до этого не пробованной.
Заходим в зал, а там легкий гул возбуждения от декоративности происходящего: на авансцене валяются в строго продуманной небрежной хаотичности огромные краснобокие гранаты. Символ плодородия и богатства. Всех угощают, никто не берет. Боятся разрушить композицию.
Чуть в глубине — медные кумганы, узкогорлые вазы, блюда, заваленные горами алых гранатов.
По бокам сцены свисают удивительные шелка и сюзане, на полу перед экраном, как молельный коврик перед намазом, раскинут цветастый ковер. Словно для поклонения десятой музе — музе кино. Красиво. Необычно. Даже в фильмах не всегда так бывает. Народу — не протолкнуться.
Перед сценой ходит какой-то седобородый человек в странном одеянии. Кажется, что в бархатном платье с рукавами, но это не платье в привычном понимании, нечто надетое через голову, а рукава — скорее шлейфы. И это не халат, не плащ, не накидка, балахон какой-то. Малиновый. Расшитый золотой вязью символов и знаков. Доносится шелест голосов:
– Параджанов, Сергей Парад­жанов…
– Сережа, дорогой! — кричит кто-то.
И он движется на голос… Проходит мимо. «Нелепый старик», — кажется мне. Рядом с ним — и в него я вперилась взором — юноша красоты необыкновенной, стройный, гибкий, как лоза, подвижный, как ртуть, цветущий, как гранат.
Майя Плисецкая в сиреневом платье. Родион Щедрин. Зоя Богуславская. Зал смотрел на них без волнения. Публика стоит, сидит в проходах, на ступеньках. Вносятся дополнительные стулья. Мест нет. Только в первом ряду три ­пустых кресла.
– А что не начинают? — спрашиваю, сгорая от нетерпения.
– Ждут кого-то.
– А???
Дождались.
В зал, можно сказать и так, внесли женщину в красных волосах и черных узких брючках, мода на которые придет лет через десять. Помните детей, идущих с мамой и папой за ручку и вдруг зависающих в воздухе с поджатыми коленками? Так передвигалась эта женщина — она словно висела — с одной стороны на локте Андрея Вознесенского, с другой — на плече мужчины восточной наружности, потом говорили, что это был Василий Катанян-младший. Но я не знаю. В такт хаотичному движению раскачивались и болтались на уровне ее груди очки и какое-то колечко на цепочке.
Мумифицированная главная гостья премьеры была древней старушкой — нарумяненной, с нарисованными тонкими черными бровями на асбестово-белом заштукатуренном лице. Портрет известен. Красные волосы создавали эффект пламени, корриды, опасности.
Наши места были во втором ряду, пустовавшие кресла первого ряда зияли ровно перед нами. Вот к ним и устремилось это экзотическое трио, нежно поддерживаемое (так и хочется написать — за ноги) ринувшимся навстречу самим маэстро, режиссером Сергеем Параджановым, и молодым красавцем. Даму, можно сказать, возложили в кресло.
Свет не гасили, еще шли какие-то приготовления. Я, как загипнотизированная, разглядывала жидкую косицу на роскошной черной шали, розоватый затылок, просвечивающий сквозь красные волосы. Нет, это не было смесью красок — хны и басмы, это был красный стрептоцид, известный мне с детства.
Помимо цвета существовал еще запах, оглушительно-прекрасный, не соответствующий ничему, — это был запах молодости, нетленной власти.
– Кто это? — прошептала я, боясь звука собственного голоса.
– Лиля Брик.
– О боже...
Она слегка пошевелила рукой, и в зале погас свет, по мановению, по неуловимому движению искаженных артритом пальцев — на экране зацвел гранатовый сад или полетели голуби, или проскакал всадник на коне, полилась музыка.
Я еще тогда подумала о магии имени. Ничего бы не началось, если бы я встала и начала махать двумя руками. И даже кричать и требовать. Или кто-то другой.
Лиля Брик и умерла по мановению собственной руки.
Нембутал как цикута. Она сама дирижировала смертью, ставшей не точкой в ее истории, как каждая смерть, а продолжением легенды Лилечки. Даже похороны были обставлены в ее духе — перформанс. Об этом много написано, и я все читала, пытаясь представить, как это было. Она лежала в белом холщовом украинском платье, вышитом по вороту и рукавам белой гладью, подарок Сергея Параджанова. Кольцо, подаренное Маяковским, с гравировкой ее инициалов — Л.Ю.Б., буквы складывались в бесконечное «Люблю», носимое на цепочке до конца дней, — тоже было при ней. Соответствующий макияж, лицо казалось молодым и вечным. «Куколка!» — восторгались в морге. Ногти на руках и ногах были выкрашены лаком золотистого цвета.
И совершенно неважно — тогда и теперь, — что многие ее терпеть не могли, ненавидели, проклинали, обвиняя во всех смертных грехах. Она завершала жизнь по собственному сценарию. Уходила, ушла Женщина эпохи, оставаясь до конца своих дней и кончиков красных волос женщиной, которую боготворили мужчины, бросавшие к ее ногам сердца и таланты.
И выполнили все, о чем она просила (и не просила), — от «фордиков» до вертолета, с которого был развеян ее прах над Подмосковьем. Хорошо просто исчезнуть, смешавшись с воздухом, дождем, солнечным лучом. А потом превратиться в зеленую траву, шелестящую словами: «Дай хоть последней нежностью выстелить Твой уходящий шаг...»
София ВИШНЕВСКАЯ, Россия



Комментарии:

  • 3 октября 2013

    Гость

    Потрясающе!


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции