Свет хасидского подполья

Незабвенный образ известного хасида р. Берке Хейна занимает особое место в воспоминаниях моего детства. Чудом избежав ареста при ночной облаве во Львове, он добрался до Самарканда, где в течение шести лет скрывался в доме семьи Мишуловин и у нас, в нашем доме. Все эти годы мы наблюдали за соблюдением им хасидских традиций. И не удивительно, что эти обычаи глубоко запечатлелись в наших душах.

Квартирант-нелегал

Незабвенный образ известного хасида р. Берке Хейна занимает особое место в воспоминаниях моего детства. Чудом избежав ареста при ночной облаве во Львове, он добрался до Самарканда, где в течение шести лет скрывался в доме семьи Мишуловин и у нас, в нашем доме. Все эти годы мы наблюдали за соблюдением им хасидских традиций. И не удивительно, что эти обычаи глубоко запечатлелись в наших душах.

Первые воспоминания о р. Берке Хейне связаны с моими детскими годами в Самарканде. Этот хасид прибыл в город вместе с другими хабадниками, эвакуировавшимися в связи с угрозой нацистской оккупации России и Украины летом 1941 года. Беженцы-хабадники объединились в общину и создали сеть подпольных школ — хедеров и ешив. Берке Хейн был одним из меламедов, и многие родители хотели, чтобы их дети учились именно у него.

Однажды мой отец явился домой довольный и сообщил, что сумел устроить меня в класс к р. Берке! Мне тогда не было шести лет. Я принял эту новость с немалой опаской, поскольку слышал, что он «воспитывает» учеников кожаным кнутиком (как практиковали меламеды испокон веков).

Мой ровесник Мотл Калмансон говорил, что он хороший меламед и никогда его не наказывал. Но про себя я думал: причина в том, что Мотл — его племянник, а я его родственником не был. И все же я стал учеником р. Берке и убедился, что плеточка и в самом деле висит на стене, но по своему прямому назначению никогда не применяется. По-видимому, она служила лишь для устрашения.

Кстати, Любавичский Ребе как-то с улыбкой рассказал, что у его меламеда на стене тоже висел кнутик, и некоторым ученикам одного этого было достаточно. Для других, менее послушных, учитель снимал кнут со стены, но лишь иногда приходилось пускать его в дело...

В последнее мгновение

В 1946 году после окончания Второй мировой войны между СССР и Польшей было подписано соглашение. Оно давало право польским гражданам, бежавшим от тотального истребления фашистами и застрявшим в России в военные годы, вернуться на родину. Как известно, многие хасиды-хабадники воспользовались этой уникальной возможностью, зарегистрировались как польские граждане и покинули «советский рай». Решил попытать своего счастья и Берке Хейн. Он приехал во Львов, где полным ходом кипела работа по подготовке фальшивых польских документов для выезда.

Этим опасным делом занимались Лейбл Мочкин, Мендл Футерфас и Сара Каценеленбоген (известная как «Мумэ Сара») — члены подпольного комитета по эмиграции. Вся эта затея была связана с большим риском, и те, кто попался, заплатили долгими годами тюрем и лагерей. Многих безжалостно истязали и расстреливали. Только после смерти Сталина те, кто выжил, вышли на свободу.

Достать польские документы удавалось не каждому. Члены комитета отдавали предпочтение семьям с маленькими детьми, нуждавшимися в еврейском воспитании. После нелегких хлопот удалось получить польские паспорта для р. Берке Хейна с женой и двумя сыновьями, а также для его тестя и тещи с детьми — семьи Калмансон.

Дело было летом 1946 года. Все уезжавшие прибыли на Львовский вокзал к отправке эшелона. С нетерпением и волнением отъезжающие ждали заветной минуты, когда сядут на поезд, через полчаса пересекут границу и окажутся на свободе. Но вдруг появился милицейский «газик». У Берке екнуло сердце. Он почуял, что приехали за ним. Спустя минуту из машины вышел человек в штатском и «вежливо», как это принято в органах, обратился к Берке Хейну: «Прошу пройти со мной!»

Берке только успел шепнуть своим: «Читайте псалмы за спасение…» Его жена Фейга спросила: «Куда вы его забираете?» И тот ответил: «Он сейчас вернется...» Машина умчалась вместе с мужем Фейги. Эшелон должен был подъехать с минуты на минуту. И в эти считанные мгновения семьи Хейн и Калмансон должны были принять роковое решение — кто уедет, а кто останется. Фейга Хейн однозначно заявила: «Я не еду!» Теща поддержала ее, сказав, что если ее дочь не едет, то и она остается. В итоге решили, что только мальчики Калмансон поедут, а все остальные вернутся в город в надежде на скорое освобождение Берке Хейна.

Пока Фейга пыталась выяснить местонахождение мужа, арестованного привезли в подвал следственного изолятора, длительное время допрашивали и пытали, а затем приговорили к смертной казни. Позднее приговор заменили восемнадцатью годами тюрьмы. Потом «смягчили» до десятилетнего заключения.

Прошло несколько месяцев, и зимой 1947 года еще один эшелон отправился в Польшу. За считанные часы до отъезда членам комитета стало известно, что к одной из семей можно «пристроить» двух детей. И тогда Сара Каценеленбоген лично явилась в дом семьи Хейн-Калмансон и предложила отправить сыновей Берке и Фейги — Меира и Мордехая. Фейги, как назло, не оказалось дома, и тогда бабушка на свой страх и риск решила отправить детей. Отвезла их на вокзал и посадила на поезд, идущий за границу. Когда через несколько часов Фейга вернулась домой, ей рассказали о случившемся. Так она осталась с родителями одна — без детей и без мужа.

Все это жуткое время Фейга Хейн искала возможность вызволить мужа из тюрьмы. Она не оставляла своих усилий ни на один день, и спустя два года ей чудом удалось подкупить влиятельных сотрудников органов. И тогда Берке выпустили из тюрьмы. Некоторое время он с женой жил во Львове, и там у них родилась дочь. Там же жили и двое его братьев. Но спокойная жизнь была недолгой. Органы госбезопасности снова приступили к облаве на людей, замешанных в нелегальной эмиграции в 1946–1947 гг., которые избежали ареста или же были освобождены, как Берке Хейн.

Однажды ночью энкавэдэшники одновременно нагрянули в несколько домов хабадников с тем, чтобы не дать им предупредить друг друга. Таким образом им удалось арестовать часть активистов, оставшихся во Львове. Одним из арестованных был брат Берке р. Довид-Лейб. Его жена побежала предупредить своего шурина Берке, что скоро придут и за ним. Непостижимым образом Берке успел выбежать из дома, захватив талес и тфилин. Спустя считанные минуты сотрудники милиции прибыли в дом Хейнов, но его уже не нашли.

Начался самый опасный период в жизни Берке. Его свобода буквально висела на волоске, он менял свои укрытия одно за другим. Хейн боялся сообщить членам своей семьи о том, где он находится, и связь между ним и его женой Фейгой прервалась до 1957 года.

Сначала Берке скрывался в одной семье во Львове, не выходя из дома. Когда он почувствовал, что кольцо вокруг него сжимается, то уехал из города и отправился к своей тете Бат-Шеве, жене раввина Йеуды Ботерашвили из Кулаши, жившей в Малаховке, пригороде Москвы. Но вскоре сотрудники милиции нагрянули к его тете с вопросами: проживают ли в доме посторонние без прописки? В этот час Берке был погружен в молитву и не замечал происходящего вокруг. Милиционеры вошли в дом и увидели человека, закутанного в талес и с тфилином на голове. Они спросили у хозяина дома: кто это? Рав Йеуда ответил: «Не мешайте ему, он молится!»

К удивлению, они не тронули молящегося и ушли. Понятно, что после такого визита скрывающийся хасид опасался оставаться в доме своей тети и вынужден был перебраться в другое место.

В течение долгих лет скитаний Берке Хейн неукоснительно соблюдал все предписания еврейского закона, даже когда это было связано с большой опасностью. Он переезжал с места на место, находя приют в семьях хабадников в пригородах Москвы, пока преследования не ужесточились. Тогда он решил уехать в далекий Самарканд. Однако дорога из Москвы в этот среднеазиатский город длилась несколько дней поездом. Перебои в движении поездов, длительные остановки, переполненные вокзалы, усиленные патрули — все это было связано с большим риском. Пассажиров не раз проверяли контролеры железной дороги. Сотрудники милиции входили в поезд на остановках на протяжении всего маршрута, чтобы проверить, не везут ли пассажиры товары для спекуляции. При проверке каждый пассажир должен был предъявить свой паспорт, военный билет, трудовую книжку и прочие личные документы.

Излишне говорить, что произошло бы с Берке, если бы обнаружили, что он в бегах. Но другого выхода у него не было, и он решился на поездку, несмотря на связанные с ней опасности в надежде, что в далеком Самарканде его не будут разыскивать.

Реб Хаим «Афикоман»

Удивительно, но как будто оберегаемому Б-жьим провидением Берке удалось благополучно добраться до Самарканда. Он приехал в семью Мишуловиных, своих давних друзей, и нашел приют в их доме. Я был подростком, когда, придя навестить своего друга Михоэла, увидел в другой комнате незнакомого еврея, беседовавшего с Эли Мишуловиным. Несмотря на свои 19 лет, Эли считался авторитетным и серьезным человеком. Увидев меня, дверь закрыли. Я понял, что речь идет о еврее-нелегале, и его местонахождение не подлежит огласке. Понятно, что я никому не рассказал, что видел его. Потом я узнал, что это был Берке Хейн. В городе не знали, что он находится в Самарканде.

Чтобы никто из членов семьи не проболтался, некстати ляпнув имя «Берке», он решил называть себя Хаим. Это не было ложью, поскольку его полное имя было Хаим-Дов-Бер. Вообще говоря, Берке весьма остерегался всякой лжи. Он рассказал, что однажды у Ребе Йосифа Йцхака Шнеерсона спросили, как быть, когда допрашивают на следствии в органах: сказать правду нельзя, но ведь нельзя и врать? На это Шестой Любавичский Ребе ответил: врать нельзя, но и правду надо скрывать.

Мы всегда звали его реб Хаим. Моя тетя Роза, известная своим остроумием, называла его Афикоман — ведь его, как известно, прячут до окончания застолья в Пасхальную ночь.

Берке Хейн находился в семье Мишуловиных несколько месяцев, пока не возникло опасение, что кто-то заметил его. Тогда было решено перевести беглеца в другое укрытие. После долгих размышлений и рассмотрения различных вариантов было решено перевести его к нам — в семью Зальцман.

Эли Мишуловин поговорил сначала с моим братом Берлом, чтобы он получил согласие родителей. Так стойкий хасид перебрался на жительство в наш дом.

Раввин Гиллель ЗАЛЬЦМАН, США

Продолжение следует