Друг мой, Зямка

Друг мой, Зямка

– Когда мы только познакомились, Гердт признался: «Мне в жизни будет сложнее, чем остальным. У меня «производственная травма», — пишет Галина Михайловна Шергова. – «В каком смысле?» — переспросила я.

Он показал на ногу. Я тут же кинулась его переубеждать: «Глупости! У меня тоже нога покалечена. И еще рука». – «Ты пишешь стихи! А как я вылезу играть спектакль на костыле?..» — произнес Зяма.

И такой от этих слов повеяло горечью! А Гердт поспешил сменить тему: дескать, не беда, где наша не пропадала, что-нибудь придумаем. И больше никогда на свою ущербность не сетовал. Но вся последующая Зямина жизнь стала преодолением «производственной травмы».

Его карьера складывалась далеко не просто. Большинство руководителей столичных театров видели в хромоте Гердта серьезную преграду для его появления на сцене. Он показывался то тут, то там. И, получив привычный отказ, только острил. Но как-то вернулся с очередного просмотра мрачнее тучи: «Сегодня один никчемный и малозначительный чиновник, совершенно не стесняясь, что я его услышу, произнес: «Если так пойдет и дальше, скоро мы будем принимать в театр глухих и заик».

Беспардонность, с которой отнеслись к его несчастью, Зяму совершенно потрясла. В конце концов, он ведь не просто упал на улице, увечье стало последствием тяжелого фронтового ранения! Но судьба за него сочлась с обидчиком. Спустя много лет мы выступали вместе на каком-то литературном вечере. Все прошло успешно, а когда спускались из зала, к нам подлетел шустрый мужичонка:

– Зямочка, это было гениально! Просто гениально! Даже не понимаю, как другие рисковали выходить на сцену вместе с тобой!

Герд, не моргнув глазом, ответил:

– Несмотря на мою хромую ногу, глухоту и заикание.

И быстро прошел вперед. Я удивилась: «Что это было?» – «Это нынче безработный чинуша. Тот самый, кто в свое время охаял меня при поступлении в театр».

Я ценила и ум, и талант, и непобедимое обаяние Зямы. Но как на мужчину на него не смотрела. В отличие от большинства дам, которые при его появлении млели и таяли. Особой красотой Зяма не отличался даже по молодости, хотя, как мне кажется, был пижоном: любил приодеться. Но женщины его обожали. Гердт, отдадим ему должное, был прекрасным собеседником, блестящим участником любого сборища. В закромах его головы и души хранилась целая библиотека российской поэзии. Именно от Зямки я впервые услышала о запрещенном Осипе Мандельштаме, благодаря ему узнала не издававшиеся строки Бориса Пастернака.

Не знаю, кто свел Зяму с Сергеем Образцовым. Но тот сразу обратил внимание на его выразительный голос и подвижные пленительные руки. Образцов предложил: «С такой фактурой вам — прямая дорога ко мне в Центральный театр кукол». Зямка согласился: решил перекантоваться, а дальше, мол, видно будет. За ширмой можно стоять и на одной ноге. Но задержался в труппе на долгие десятилетия. Театр был уникальный, о его спектаклях говорил весь город, зрители специально ходили на таких артистов, как Семен Самодур или Ирина Мазинг. Но в первую очередь, конечно, на Зяму, который сразу вышел в премьеры, сыграв множество главных ролей…

Галина ШЕРГОВА, «Караван»