ХЛОПОК ОДНОЙ РУКИ *

Наш раввин всегда уходит из синагоги последним. Давно разошелся вечерний миньян, кончились занятия, разбрелись любители самостоятельного изучения, а он все сидит за столом, неспешно перебирая страницы. Иногда мне кажется, будто раввин не читает, а просто поглаживает, ласкает листы Талмуда длинными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями. В одну из суббот, много лет назад, когда я проводил в его доме большую часть своего времени, мы надолго задержались после вечерней молитвы. — Ну почему ты вечно опаздываешь?! Энергию раббанит Рохл не поубавили даже двенадцать родов. Можно только представить, какие силы клокотали в ней сразу после замужества. — Ладно, в будний день ты сидишь в синагоге допоздна, но в субботу! Дети ждут кидуш, чолнт стынет, гости почти заснули, и что я должна со всем этим делать? — Радоваться, Рохл, только радоваться, — раввин безмятежно улыбался, словно услышал нечто приятное. — Ты так напоминаешь мне мою маму, она тоже упрекала отца за поздние возвращения. И знаешь, что он ей отвечал? — Что? — Даст Б-г, один из наших детей усвоит эту привычку и станет уходить последним из синагоги. Вовсе не самая плохая из человеческих привычек... В последние годы я невольно соперничаю с раввином. Женитьба и рождение детей подчинили весь мой день заботам о пропитании семейства, покупкам, уборке и чертовой уйме бесконечных дел и делишек. На учебу остается только поздний вечер, я собираю книги, ухожу в синагогу и сижу до полуночи. Жена сперва сопротивлялась, но я быстро поставил ее на место. — Мир существует только благодаря изучению Торы, так написано в трактате Санхедрин. Написано? — Написано, — согласилась жена. Она у меня грамотная. — Раз мужчины учатся, у них есть право на существование. Но как быть с женщинами? Моя умная жена молчала. — Так вот, написано в том же трактате, что это право женщина зарабатывает терпеливым ожиданием. Пока муж корпит в синагоге над книгами, она ждет его дома. Написано? — Написано, — снова согласилась жена. На том и порешили. Моя жена вообще с мужем не спорит, так воспитана. Я долго ее выбирал, выискивал среди других хороших и разных. Раббанит Рохл была моим ведущим в этом непростом вопросе. — Прежде всего, — наставляла она, — выбери хорошую семью. Тут мы тебе поможем. Потом смотри на братьев, какой характер у братьев, такой и у жены окажется. Если характер подходит — тогда знакомься с девушкой. На внешность особенно не гляди: достаточно, чтобы была симпатичной. Ищи девушку, которая сможет тебя полюбить. Не будет любви, ничего не будет. Вот я, например, люблю своего мужа. И когда кричу на него, тоже люблю. — Так как же узнать, любит она или не любит, — требовал я подробных инструкций. — Прямо так и спросить, после второй встречи? А если обманет? Слова, слова, разве можно доверять словам? — Настоящая любовь приходит после третьего ребенка, — отвечала раббанит Рохл, не переставая штопать детские колготки. — Но расположенность к ней, химия между двумя людьми видна сразу. Или она возникнет между вами, или не возникнет. Ты себя слушай: если екнет сердечко, значит — твоя суженая. А если молчит, ищи дальше. Раввину здорово повезло с выбором: отыскать умную красавицу с добрым сердцем не проще, чем раздвинуть воды Красного моря. Поэтому указания раббанит я выполнил с тщательностью и почтением, завидуя раввину и уповая на подобный результат. Жена меня любит, поэтому я спокойно засиживаюсь в синагоге. Три раза в неделю со мной занимается Элиэзер, тоже раввин, только совсем молодой. Наши отношения давно перешли за грань учебы: половину времени мы тратим на обсуждение семейных проблем, политику. Всласть наговорившись, открываем Талмуд. Сегодня Элиэзер ушел немного раньше обычного, зато раввин задержался. Я по двадцать раз повторял каждую фразу на странице, пытаясь проникнуть в глубины смысла. Глубины смерзлись: мысли скользили по их поверхности, словно коньки по синему льду. Приподняв голову, я оглянулся, и мне показалось, будто в синагоге уже никого нет. Наступил самый сладкий момент, когда ангелы молитв, созданные за целый день, принадлежат только мне одному. Уткнувшись в книгу, я продолжил чтение, но учеба не шла. Что-то мешало, вторгалось между вопросом рабби Меира и ответом рава Шешета. Я снова поднял голову и уперся во внимательный взгляд. За самым последним столом сидел незнакомец и глядел на меня, не отрывая глаз. Его лицо кого-то напоминало, наверное, мы уже встречались. Моего роста и лет примерно таких же, только борода длиннее и седины в ней больше. Жаль, конечно, делиться ангелами, но ничего не поделаешь, синагога — место общественное. Я опустил глаза и ринулся в синие глубины смысла. Бесполезно. Взгляд незнакомца ощущался кожей, как ток холодного воздуха, едва ощутимое, но вполне явное прикосновение. Бросив взгляд в его сторону, я обнаружил, что он передвинулся на несколько рядов и теперь сидит через три стола от меня. Прошло еще несколько минут. В приоткрытое окно тянуло ночной свежестью. Постукивал маятник, потрескивали, освободившись от дневной тяжести, стулья, зеленые занавески на балконе женской половины легонько покачивались. Скрипнул стол. Я поднял глаза. Незнакомец сидел напротив, крепко опершись локтями о столешницу. В руках он держал трактат Талмуда, точно такой же, как у меня. — Простите, — его голос звучал глуховато. — Вы, я вижу, изучаете тот же трактат. Не помогли бы разобраться с одним местом? Читаю в двадцатый раз, но как об стену горох. Ну что тут сказать? Учитель из меня никудышный: объяснять терпения не хватает. Но если спрашивают, да еще в лоб, отказать невозможно. Мои сбивчивые рассуждения незнакомец слушал внимательно, согласно кивая головой. Но глаза его были пусты, мысли явно витали вдали от Талмуда. — Спасибо, спасибо, — он даже чуть поклонился, — вы прекрасно объясняете. Но... — он слегка замялся, и стало понятно, что сейчас начнется то, из-за чего он подсел за мой стол. — Меня мучит один вопрос, я страшно истерзан, не сплю, голова идет кругом. Ношу его в себе уже давно, а поделиться боюсь. Сегодня вечером понял — все, больше нет сил. Пришел в синагогу, хотел поговорить с раввином, да не решился. Вы бы не согласились выслушать? Очень знакомый тембр голоса. И черты лица знакомы. Мы явно где-то пересекались. Паузу он воспринял, как знак согласия, благодарно улыбнулся и начал. — Со мной случилось самое страшное, что может произойти с религиозным человеком, — я люблю замужнюю женщину. — Н-да, товарищ еврей, — не выдержал я, — тут вам надо определиться однозначным образом: или романы с замужними женщинами, или кипа на голове. Совместить эти вещи невозможно. — Ну что вы, — смутился собеседник, — я вовсе не роман имел в виду. Она даже не знает о моих чувствах, да и началось это задолго до замужества. Когда я делал первые шаги по дороге возвращения к религии, меня познакомили с одним очень серьезным семейством. Отец раввин, и дед раввин, и прадед раввин, в доме больше десяти детей, традиция живая, цельная, а не приобретенная через книги. Пригрели меня в этой семье, очень по-доброму отнеслись, словно к близкому родственнику. Были недели, что я от них просто не уходил, смотрел, как руки моют, как шнурки завязывают, как ходят, одеваются. Впитывал всем порами и в какой-то момент вдруг понял, что люблю старшую дочь раввина. Ей тогда еще семнадцати не было, две косы с заплетенными лентами, так сейчас уже никто не ходит, но ей это шло безумно, темных тонов платья, тонкие чулки на маленьких щиколотках и запах лаванды. Мне казалось, будто квартира, парадная, улицы города, весь мир наполнены запахом ее духов. До сих пор стоит мне услышать его на ком-нибудь или случайно пройти мимо куста лаванды, как слезы наворачиваются на глаза. Незнакомец понурился. Нет, он не сочинял, его лицо исказила гримаса настоящей боли. — Открыться я так и не смог. Да и бессмысленно было бы объясняться — не для меня растят таких девушек. Разница между нами была не столько в возрасте — хотя тринадцать лет многим кажутся непреодолимым барьером, – сколько в мироощущении. Ее реакции на людей, события, смену погоды отличались от моих, как запах свежего хлеба от запаха палой листвы. — Что ж вы так быстро отступили? — я сочувственно развел руками. — В еврейской истории бывали разные случаи, рабби Акива, например. — Так то в истории, а это в жизни. Попробовал я в учебу погрузиться, думал, догоню ее сверстников, тогда и признаюсь. Засел за книги, да куда там! Чтобы этих мальчиков нагнать, полжизни требуется, а они к тому времени под облака уходят. В общем, выдали ее замуж за такого же, как она, гладкого парня из хорошей семьи. Меня на свадьбу, разумеется, пригласили, да я не пошел, как представил себе, что потом будет, после хупы, когда они ночью одни останутся, чуть вены себе не перерезал. Как дожил до того утра, не знаю, но дожил, вытянул. С тех пор много лет прошло, у нее много детей, и косы давно отстрижены и ходит вперевалочку, вечно беременная, совсем похожей стала на мать, и за это я люблю ее еще больше, мир без нее не мил и жизнь не в радость. Что делать, как дальше эту ношу тащить, не знаю, силы на исходе. — Если целыми днями размышлять о себе, то депрессия вам гарантирована. Чем биться о борт корабля, попробуйте хотя бы час в день подумать о том, как помочь кому-нибудь другому. – Ох-хо-хо! — незнакомец тяжело вздохнул. — Правильный совет, мудрый. Я тоже могу таких понакидать, прямо из рукава, дюжины полторы. Только болит внутри, понимаете, болит, а деться некуда. Чувствам-то не прикажешь. — Чувствам нет, но мыслям, словам и делам приказать можно. Дайте волю хорошим мыслям, говорите добрые слова, держитесь так, будто вы счастливы. И все наладится. — Спасибо, но это я уже слышал. И даже читал, не помню, правда, где. Не суть важно. Совсем недавно я понял: под любовью к дочери раввина таится другая, ужасная, невозможная страсть, о которой я не то что говорить — думать боюсь. — Ну, уж — страсть! Не очень-то вы любили, если сдались так легко. За счастье воевать нужно, драться, а не ждать, пока оно само свалится в руки. — С кем драться, с раввином? Слова, слова, вы говорите только слова. — Тогда попробуйте жениться. Подыщите добрую женщину, такую, чтоб смогла вас полюбить, и женитесь. Одна заря сменит другую. Он оторопело посмотрел на меня. — Но как можно! Как можно ложиться в постель с одной, а думать о другой. — Не каждая мысль, приходящая к нам в голову, — наша. Темнота грудной клетки скрывает самоубийственные элементы. Депрессия — их заговор против души. Внутри нас борются разные силы, и каждая стремится стать нашим Я. Отойдите в сторону, растождествитесь со своей страстью, взглянув на нее со стороны, словно на другого человека. Кто-то потряс меня за плечо. Я обернулся. За спиной стоял Элиэзер. В одной руке он держал бутылку с минеральной водой, в другой — полный стакан. — Выпей. Пить мне не хотелось, но к указаниям раввинов я отношусь с уважением. Им известно нечто такое, что нам не приходит в голову. Взяв стакан, я осушил его дна. — Выпей еще один. Я выпил. Кстати, как удачно, что Элиэзер вернулся. Возможно, он сумеет помочь бедолаге. Я обернулся. Незнакомец исчез. Видимо, пока я пил, он встал и вышел из синагоги. Жаль... — Пошли, я провожу тебя, — Элиэзер взял из моих рук стакан. — Уже поздно. Над спящим Реховотом медленно проплывали розовые ночные облака. Большинство окон погасло, желтые купола фонарей стояли на кустах лаванды под окнами нашего раввина. Тишина прерывалась лишь дрожащими голосами цикад. — Знаешь, — сказал Элиэзер, — сразу после хупы моя жена начала болеть. То одно, то другое, то третье. Через полгода беготни по больницам я пошел к старому хасиду из Бней-Брака и начал жаловаться на жизнь: «Что же это такое, еврей женится, а вместо покоя семейной жизни на него валятся тридцать три несчастья!» — «Покой семейной жизни? — усмехнулся хасид. — Странное словосочетание. Откуда ты его выискал? Отдыхать будешь на Небе, после ста двадцати, а на Земле женщина — главное испытание мужчины. Она для исправления твоей души послана, а ты для исправления ее. Видел, как железо куют? Правильно, сначала раскаляют докрасна, потом долго бьют молотом. А душу куда сложней перековать, чем кусок железа». Некоторое время мы шли молча. Окна на пятом этаже светились — жена ждала. Перед сном она всегда составляет для меня список дел на следующий день: куда пойти после работы, что купить, починить, ежели чего в доме поломалось, белье снять, полы протереть, ну и всякая прочая мелочь, по необходимости. Зато как дети заснут, я собираю книги и — в синагогу. Эти ночные часы — мои. Только мои. — Элиэзер, — я остановился у входной двери и в знак прощания протянул руку. — Почему ты сегодня решил поить меня водой? Мы с ним откровенны, как-никак он мой близкий родственник — брат жены. Я не стесняюсь задавать прямые вопросы, а он не боится отвечать. Элиэзер осторожно сжал мои пальцы. – Я забыл книгу и вернулся в синагогу. Вижу, ты сидишь за столом и оживленно беседуешь сам с собой. Как бы ты поступил на моем месте? Я отпустил руку Элиэзера, повернулся и отступил в темноту лестничной клетки.