Что ж ты плачешь, Золушка?

Мечислав или Моисей?
Не будет преувеличением сказать, что сезон прошел под знаком пристального интереса к композитору Мечиславу (Моисею) Вайнбергу. В 2019 году будет отмечаться его столетний юбилей, и газета «Музыкальное обозрение» начала сложную работу по возвращению в культурный обиход имени выдающегося советского классика.
Нелишне напомнить его биографию. Он родился в Варшаве, где оказался его отец, в 1903 году бежавший от погромов из Кишинева. В 1939 году семья собиралась перебраться из оккупированной Польши в СССР, но удалось это только Мечиславу, а отец, мать и сестра погибли.
Здесь уместно рассказать, почему у композитора два имени. Первое, ­Моисей, было дано ему при рождении. В Польше его звали Мечиславом или просто Метеком — так обращались к нему друзья до конца жизни. Во время перехода через границу в 1939 году пограничник, спросив имя и услышав в ответ польское «Мечислав», сказал: «Нет такого имени! Будешь Моисей!» Моисеем в СССР он официально прожил до тех пор, пока не родилась вторая дочка. И он решил, что в советской стране лучше ей зваться Анной Мечиславовной Рахальской, чем Анной Моисеевной Вайнберг.
Ведь судьба преследовала его жестоко. Уже после войны, в 1948 году, был подло убит отец его первой жены Натальи, великий актер Соломон Михоэлс. А в 1953 году ему самому довелось три месяца провести в Бутырке по несправедливому обвинению, откуда он вышел благодаря заступничеству друзей, в том числе Дмитрия Шостаковича.
В 1960–1970-е годы он стал одним из самых исполняемых советских авторов. Его музыку играли Гилельс, Ойстрах, Ростропович, лучшие оркестры. Он изумительно работал в кино. Кто не помнит песню из фильма «Последний дюйм»? А музыка к картине «Летят журавли» просто потрясает. Но и «Винни-Пух», и «Каникулы Бонифация» — это тоже Вайнберг…
В мартовском номере «Алефа» (№ 1079) я писала о впечатляющей премьере его оперы «Пассажирка» (1968), возрождающейся после почти полувекового замалчивания (театр «Новая опера»).
Вскоре последовала премьера «Идиота» (1986) по Достоевскому — и не где-нибудь, а в Большом театре, с талантливыми молодыми певцами. Режиссером пригласили Евгения Арье из Израиля, дирижером — Михала Клаузу из Польши. Сложная для исполнения музыка поразила соответствием порывам героев Достоевского — глубоким, страстным, искренним. Сжатый в адскую пружину сюжет захватывает, выходя на звенящие в своем напряжении пики метаний бледнолицего князя (Богдан Волков) между врагинями Аглаей (Юлия Мазурова) и Настасьей Филипповной (Екатерина Морозова), отношений тихого Мышкина с лихим красавцем Рогожиным (Петр Мигунов)…
 

Что рассказала Зофья Посмыш 
Несмотря на премьеры, удалось побывать и на форуме, посвященном Вайнбергу. Сенсацией стал приезд 93-летней Зофьи Посмыш, выжившей узницы Освенцима: по ее повести написана «Пассажирка». Кое-что из ее выступления я записала для наших читателей.
«Мою повесть Вайнбергу предложил Шостакович, сказав: «Тебя это заинтересует», потому что у Вайнберга родители и сестра погибли в концлагере. Сначала ко мне в Варшаву прилетел Александр Медведев, который писал либретто. Я не подозревала, что все зайдет так далеко! И не представляла себе: как можно написать оперу на такую тему? Ведь я хожу в театр, знаю Монюшко, итальянские оперы... Но это?! Чем моя история может привлечь зрителей? Я прилетела в Москву, была у Вайнберга дома. Мы с ним сидели друг напротив друга. Он задавал вопросы о всякой лагерной повседневности: какие у нас были ботинки? какое белье? сколько часов мы спали? «Неужели это так важно? — про себя удивлялась я. — Ведь из этого музыки не сделать! Да и не найти такого языка, который мог бы приблизить те события!»
Но я знала, что его родные погибли в лагере под Люблином. И подумала, что он хотел понять, в чем ходили его родные, что они ели…
Медведев в либретто добавил кое-что, чего не было в повести. Например, сцену, где узницы нескольких национальностей вспоминают свой дом. Когда я впервые услышала «Пассажирку» в Брегенце (мировая премьера состоялась в 2010 г. в постановке Дэвида Паунтни. — Н.З.), то эта сцена оказалась одной из самых сильных.
Меня всегда спрашивают, существовала ли в лагере любовь. Была дружба! Мы выполняли самую тяжелую работу: чистили пруды от тростника. Я и сама была хрупкая, а мне в помощницы дали девушку еще слабее. Было очень холодно стоять в пруду, и я сказала: «Все, не могу больше, пусть меня застрелят». А она уговорила меня: «Потерпи еще 10–15 минут». И я выдержала... Я называла ее птичкой. У нее были тонкие длинные пальцы. Оказалось, она скрипачка. Я мечтала, чтобы она попала в оркестр, который по воскресеньям выступал для нацистов. Но она отказывалась. Как и сопровождать музыкой тех, кого отправляли в крематорий: музыканты играли за проволокой, и уходившие на смерть махали им рукой…
Как мы возвращались? В 1945 году я оказалась в Равенсбрюке, потом под Гамбургом. 2 мая лагерь освободили американцы, потом пришли русские. Я и еще три подружки отправились в Польшу. Пешком. По пути добывали себе пищу, спали в заброшенных домах. Одна из нас, врач, по происхождению из Одессы, знала русский, она пошла в комендатуру НКВД и попросила охрану для бывших узниц. Мы ночевали на чердаке, а нас стерег русский. Тогда я впервые услышала песню «Выхожу один я на дорогу» — это он пел ночью…» 
 

Что рассказала Ольга Рахальская
Ольга Юльевна Рахальская, вдова композитора, по-прежнему очень хороша собой: хрупкая красавица с аккуратной стрижкой. Ее рассказ на форуме тоже был выслушан с огромным интересом:
– Вайнберг терпеливо и покорно переживал все неудачи, критику. Но очень расстраивался, когда на обед подавали не то, что ему хотелось, но ведь ему не все было можно. Он вырос в очень бедной семье, вечно был голодный; всё вспоминал мясо. А мы его еще диетой мучили! Мясо не давали, яйца — мол, там вредный холестерин… А сейчас уже яйца не считаются вредными, лучше бы мы ему всё давали, ел бы на здоровье... А то все его пристрастия сходились на курице.
– Поднимались ли в семье вопросы антисемитизма? 
– Они не поднимались. Но они и не опускались. Антисемитизм был всегда с нами, сколько себя помню. 
– Посвящал ли он вас в творческие планы? 
– Всегда. Но о музыке не говорил, поэтому и не преподавал никогда — не умел музыку переводить в слова. 
– Кто был его первым слушателем?
– Первый слушатель всегда семья. А потом ими были Шостакович, Борис Чайковский, Револь Бунин, Пейко, Левитин, Баснер. Связь была близкая. Иногда он в Союзе композиторов показывал новое сочинение, но чаще — дома.
Кроме выступлений, на форуме, организованном «Музыкальным обозрением», звучали редкие записи: музыка Вайнберга в авторском исполнении (он изумительно играл на фортепиано: как пианист в 1939 году окончил Варшавскую консерваторию по классу Ю. Тульчинского). И большой фрагмент беседы с ним, из которой ясно, что он до конца жизни говорил с польским акцентом: «прощчай», «щчастье», «на свьете». В письмах часто употреблял полонизмы: «придремливаться» (от «дремать»); «ощущаю хорошесть»; «сердение» (от «сердиться»); «дуновение твоих крылечек» (вместо «крылышек»). А иногда, не найдя русского аналога, вдруг употреблял польские пословицы: Jak si? niema co si? lubi, to si? lubi co si? ma — «Если нечего любить, люби что есть».
Так общими усилиями исследователей из многих стран, родных композитора и гостьи форума Ирины Шостакович был создан образ скромнейшего, но невероятно талантливого, объединившего три культуры — еврейскую, польскую и русскую, незаслуженно узнавшего все тяготы жизни музыканта. В грядущий юбилей мы, возможно, назовем его великим. Так, музыковед Юлия Бройдо считает, что сочинение Вайнберга «Поздравляем» («Мазл тов»; 1975; по пьесе Шолом-Алейхема) — уникальный образец еврейской жанровой оперы, и по этому признаку можно считать его первым национальным классиком.
 

Жар-птица поселилась в Перми
Другим поистине чудесным событием в Москве было выступление в Большом зале консерватории пермского оркестра MusicAeterna под управлением Теодора Курентзиса. Музыка из балета Прокофьева «Золушка», представшая в ослепительно-яркой, почти видимой красоте, подвела итог юбилейному году композитора.
Скрипачи у Курентзиса играют стоя — не знаю, как это можно выдержать. Зато в зале был поднят вихрь невероятной силы. Бешеная позитивная энергия заставляла слушателей счастливо переглядываться. Я даже заметила, что один критик, всегда сидящий на концертах с лицом, выражающим надменную бесстрастность, улыбался как ребенок, от волнения сцепив руки. И зря я готовилась к концерту, дотошно углубляясь в допотопное либретто 1940-х годов: звуковые картины были настолько явственными, что музыка не нуждалась ни в каком балете. Более того, возвысила сказочный сюжет до иного уровня: рассказала значимую жизненную историю, героем которой внезапно почувствовал себя каждый слушатель.
«Потерянный рай» — это любимое выражение Курентзиса, употребленное им и по отношению к музыке «Золушки». Вот он и озвучил его с небывалой силой…
И даже погода была благосклонна, даже плитка на Большой Никитской не ерзала и не скользила, и все двадцать долгих минут пешком до Пушкинской площади показались продолжением счастливого бала.
Совсем скоро в Перми откроется XI Дягилевский фестиваль искусств (14–25 мая), где обещано немало сюрпризов. А старинный русский город, малоизвестный миру, благодаря неистовому греку Теодору Курентзису и собранной им команде претендует на звание заметной музыкальной столицы.
Откроет фестиваль Первая симфония Малера под его управлением; прозвучат российские и мировые премьеры; пройдут спектакли и выставки. Завершится праздник тремя одноактными балетами Игоря Стравинского: Владимир Варнава поставит «Петрушку», Вячеслав Самодуров — «Поцелуй феи», Алексей Мирошниченко — «Жар-птицу».
Обещают, что концерты будут заканчиваться глубокой ночью, а начинаться еще до рассвета.
Наталья ЗИМЯНИНА, Россия