Куда разлетаются наши жар-птицы

Увы, председатель оргкомитета дирижер Валерий Гергиев не слишком заботится о сохранении традиций конкурса, на который когда-то приезжало 80, а то и 120 пианистов, да и скрипачей с виолончелистами немало. Три этих самых «старых» раздела на сей раз были предельно ужаты. А все потому, что Валерия Абисаловича посетила очередная новаторская идея: добавить раздел духовых инструментов — медных и деревянных. Духовиков вышло на соревнование чуть ли не сто. Вот кто съел бюджет, хотя музыканты в этом виноваты меньше всего.
Причина такой новации — желание Гергиева поднять престиж духовых, которых в российских оркестрах катастрофически не хватает.
В результате мы впервые услышали исполнение Скрипичного концерта Чайковского на… флейте. Или арии Чайковского, «пропетые» на тубе или тромбоне. Казалось, чудаковатые пришельцы спустились на Землю и хотят установить контакт с помощью популярных мелодий.
Конкурс стал слишком компактен: три тура пианистов упаковали в неделю. В итоге члены жюри, среди которых и знаменитый Менахем Пресслер — 95-летний пианист, были вынуждены работать практически по десять часов. А меломаны лишились былой возможности следить одновременно за выступлением и скрипачей, не говоря уж о виолончели, вокале и духовых, которые соревновались в Петербурге.
Впрочем, результатами у пианистов (о других судить не могу) я осталась довольна.
Первое место получил Александр Канторов из Франции, радикально сломавший стереотип выступления на третьем туре. 22-летний Алекс имеет значительный опыт выступлений с оркестром: его отец, Жан-­Жак Канторов (их семья — выходцы из России) — известный скрипач и создатель своего оркестра.
Примечательно, что Алекс — воспитанник Рены Шерешевской, выпускницы Московской консерватории по классу блистательного музыканта-­педагога Льва Власенко.
Она уже второй раз подряд решительно взрывает сложившийся конкурсный стереотип. Вспомним: на прошлом, XV конкурсе, 4-е место получил ее ученик Люка Дебарг, поразивший конкурс давно забытой пронзительной исповедальностью, особенно в исполнении Чайковского и Метнера. Соскучившийся по теплоте и искренности мир принял его с радостью: у Дебарга лучшая карьера, а о распределении мест все уже давно забыли, как забываются тройки в аттестатах по химии и физкультуре.
Рена Шерешевская утвердила себя как гигант педагогики. Не так давно она привозила в Москву весь свой парижский класс — ярких, не похожих друг на друга ребят. Александр Канторов на том концерте играл «Жар-птицу» Стравинского. И я еще тогда сказала: держи ее, парень, крепче за хвост!..
И вот теперь Канторов завоевал не только первую премию среди пианистов, но и Гран-при всего конкурса. И сразу же был приглашен Гергиевым на несколько важных концертов. Прекрасное начало мировой карьеры!

Всё, что помнил Шостакович
После конкурса, чтобы прийти в себя, углубляюсь в толстенную книгу «Дмитрий Шостакович в письмах и документах», давно ждущую на тумбочке. И натыкаюсь на нечто интересное. В 1927 году некто Г. И. Грубер подверг молодого композитора гигантскому опросу, который также послал Римскому-­Корсакову и ряду других композиторов.
Приведу фрагменты предельно честных ответов 20-летнего Шостаковича на один довольно странный вопрос.
Дело в том, что мать Грубера, родив его, сошла с ума и всю жизнь провела в психушке. Очевидно, поэтому его жгуче волновали вопросы умственной адекватности композиторов. Помимо основной цели — прощупать, как связаны творчество и безумие,?— я вижу в этих ответах массу всего интересного, чего мы о ДДШ не знали.
Вот фрагмент анкеты — «Генетические сведения».
«Со стороны отца:
Дед мой, поляк, в 1863 году был сослан в Сибирь за участие в польском восстании. Человек, питавший большую страсть к садоводству. Его брат был человек неусидчивый. Больше ½ года не может прожить в одном и том же городе. Отец музыке никогда не учился. Самоучкой выучил ноты и, обладая тенором, часто пел. Превосходно читал с листа, играя в 4 руки на рояле. Человек совершенно нормальный. Из его сестер и братьев никто не был, ни в какой степени, музыкантом. Так же и их потомство (мои двоюродные братья и сестры).
Со стороны матери:
И дед, и бабушка мои любили музыку, но детей не учили. Все мои дяди и тети очень музыкальны. Все играли на рояле, а дядя пел в хоре. Покойный дядя (умер 14-и лет) имел громадные способности к живописи, и, по мненью тогдашних авторитетов, из него мог бы выйти, если б не смерть, большой художник. Был страшно религиозен и умер, бредя о Христе и разговаривая как бы с ним. Двоюродные братья: музыкальностью ни один не отличался. Люди все нормальные. Одна двоюродная сестра поет, другая танцует. Люди нормальные.
2–10 сентября 1927 г, Детское село».
Вот такие неожиданные вещи вдруг находишь, открыв дотошно, с любовью созданный сборник.
 

Как удержать Теодора
Тем временем к началу нового сезона стал разворачиваться загадочный скандал. Выдающийся российско-­греческий дирижер Теодор Курентзис, который в последние годы прославил своим творчеством Пермский театр оперы и балета, заявил, что покидает Пермь.
Вот-вот мы узнаем, действительно ли он, как говорит, обоснуется в Санкт-­Петербурге (что вряд ли: в этой берлоге уже есть два медведя — Гергиев и Темирканов).
…Сходить на концерт оркестра и хора MusicAeterna, созданных Теодором и послушных его артистической воле,?— это все равно что съездить на вечер в другую, прекрасную страну. В Москве он бывал по три, четыре, пять раз за год — но попасть на него почти всегда невозможно. Ведь всем нам хочется услышать свежее звучание, понять замысел великого сочинения, насладиться и даже испугаться того, с какой убежденностью являет свою трактовку дирижер.
Курентзис написал труппе театра письмо: «Все эти годы мы находились в постоянной гонке… Может быть, это была бесконечная страсть преодолеть барьеры времени, чтобы сообщить будущему о «сейчас». Я так и не знаю, поняли ли наши любимые зрители то, что мы хотели сказать. И власть, естественно, ничего не поняла. Я хотел создать что-то не для себя, а для людей, которые живут в этом городе. Я хотел помочь создать консерваторию, чтобы следующие поколения прекрасных музыкантов были пермяками, хотел дать стимул талантливым людям остаться здесь и развивать этот город. Я помню, как мне сказали: власть не считает это целесообразным, у города все есть, мы самые лучшие…»
Вослед этому горькому письму отозвался кинорежиссер Александр Сокуров: «Уход Теодора из Пермского театра большая беда. Стало еще одной российской провинциальной ямой больше. Кто же защитит такого выдающегося мастера? Кто защитит Пермь от слякотного равнодушия и государственного жестокосердия? К кому обратиться за помощью?.. Теодор, простите всех нас, кто не сумел Вас защитить, ибо мы столь же бесправны, как и Вы. Мне, конечно, стыдно».
И только министр культуры Пермского края Торчинский талдычит: «Никакого ухода Теодора Курентзиса нет. Есть его заявление о командировке, есть заявление на отпуск. И он принимает самое активное участие в обсуждении будущей жизни театра…»
Узнать, чья правда в этом противостоянии, ждать осталось совсем не долго.
Наталья Зимянина