Пуговицы на сюртуке

Раввин Вассерман выходил на палубу три раза в день. Не то, чтобы его очень интересовал океан и путешествие, но коль скоро Всевышний послал его сюда, стоило присмотреться внимательней.

Утром, под встававшим солнцем, океан пел радостную песнь восходу, днем он гудел сдержанно и сердито, точно рассерженный жандармский офицер, а поднимавшийся к сумеркам ветер выл и плакал десятками жалобных голосов.

Ночь в океане была черной и беспросветной, тучи плотно закрывали луну, и казалось, будто солнце зашло навсегда и больше не будет ни утра, ни дня, а только вечная мокрая мгла.

Раввин оказался на корабле не по своей воле. Разлуку с учениками ешивы он воспринимал болезненно, точно разлуку с семьей. Но выхода не было. Ураган мировой войны разорил Европу, еврейские общины сильно обнищали, и собираемых пожертвований катастрофически не хватало на содержание ешивы. Понимающие люди уже давно советовали раввину отправиться за океан и попросить там помощи, но он каждый раз откладывал поездку.

– Я оставляю четыреста сыновей, – повторял он. – Откладываю в сторону самое сладкое занятие на свете – изучение Торы – и отправляюсь в страну, где поклоняются доллару, а служат удовольствиям.

В конце концов, после многократных отсрочек и переносов, он все же собрался и поехал. Разумеется, купить билет на быстроходный лайнер, пересекавший Атлантический океан за пять дней, он не мог. Корабль по его средствам не спеша шлепал по волнам почти полторы недели, огромный срок для человека,  день которого до сих пор был расписан по минутам.

Раввин взял с собой целый чемодан книг. Были вопросы, разобрать которые он мечтал не первый год, но времени, как всегда, не хватало. И вот сейчас… но вышло по-другому.

Судно едва успело отвалить от причала, как среди пассажиров – евреев, а таких на борту было несколько десятков, пронесся слух, что с ними едет не кто иной как сам раввин Эльхонан Вассерман. Это был человек, о котором рассказывали легенды в долгие зимние вечера, чьи высказывания передавали из уст в уста, а фотографии висели на стене рядом с фотографиями других праведников. И вот он плывет вместе со всеми: можно подойти, поздороваться, попросить благословения и... да-да, почему бы не поучиться вместе с мудрецом?! В обычной жизни о таком можно лишь мечтать, но на корабле, оторванном от всего мира, жизнь плывет по другим законам.

К вечеру первого дня путешествия день у раввина Вассермана снова был расписан по минутам. Раввин с радостью отложил в сторону свои дела и с утра до вечера занимался Торой с евреями. Океан ему удавалось  увидеть лишь три раза в день.

Полторы недели пролетели незаметно. Если на столе раскрытый том Талмуда, какая разница, что за окном: кривые улочки Барановичей или бескрайняя гладь океана? Последний урок раввин завершил, когда над линией горизонта появилась рука, сжимающая факел.

Его встречали. Делегация нью-йоркских раввинов выстроилась у сходней, ожидая пока знаменитый гость сойдет на причал. Раввина Вассермана сразу отвезли в Бруклин и поселили в двухэтажном особняке богатого еврея. Раввин даже не подозревал, что спор за право оказать ему гостеприимство длился несколько дней и хозяин этого дома буквально вырвал его у соперников.

Торжественные обеды следовали один за другим, в славословиях и здравицах не было перерыва, но вот с деньгами американские евреи расставались неохотно. Нет, каждый, к кому обращались с просьбой помочь барановичской ешиве, немедленно выписывал чек или доставал наличные, но суммы – ах, суммы! – всегда оказывались в сто раз скромнее произнесенных здравиц.

Спустя две недели раввин понял, что поездка не задалась, собранных пожертвований едва хватит на покрытие дорожных расходов. Хозяин дома, в котором остановился раввин, огорчался вместе с гостем. Сам он одним из первых выписал чек на весьма солидную сумму, но хорошо разбираясь в реалиях американской жизни, не мог не понимать, отчего у главы барановичской ешивы невеселый вид.

После очередного торжественного приема, наполненного щедрыми восхвалениями и завершившегося скудными пожертвованиями, он обратился к раввину с просьбой поговорить откровенно.

– Разумеется, – ответил раввин. – Буду рад вас выслушать.

Обычно за такого рода вступлением следовали непростой разговор о семейных проблемах, просьба молиться о выздоровлении, заработке, детях – велики заботы и нужды человеческие. Но хозяин дома повел речь в неожиданном направлении.

– Через два квартала от меня живет еврей по имени Иче-Меир. Мы иногда встречаемся, он владелец фабрики пошива одежды, а я торгую тканями. Человек он тяжелый: скупой, упрямый, хвастливый и раздражительный, каждая встреча с ним дается мне непросто. Но что поделать, бизнес есть бизнес, приходиться терпеть.

Для чего это я рассказываю уважаемому раввину? А вот для чего. Иче-Меир несколько раз хвастался, что он родом из Тельза и якобы учился вместе с уважаемым раввином в одном хедере и даже был другом его детства. Скажите, это правда?

Раввин Вассерман, немного подумав, ответил:

– Да, действительно, был у меня в хедере такой приятель. Потом его родители перебрались в другое местечко и больше я его не видел. Пятьдесят три года прошло с тех пор.

– Иче-Меир страшный скряга, – продолжал хозяин дома. – Выпросить у него цент на благотворительные нужды еще никому не удавалось. Поэтому я не говорил о нем уважаемому раввину. Но сегодня подумал: а вдруг? Если Иче-Меир захочет, он в состоянии самостоятельно содержать всю барановичскую ешиву. Может, все-таки стоит попробовать?

– Стоит, – отозвался раввин Вассерман. – Давайте позвоним ему и назначим встречу.

Трубку сняла секретарша.

– Босс принимает только по предварительной договоренности. Я могу записать вас на конец месяца. Назовите свое имя.

– Передайте Иче привет от старого друга Эльхонана из Тельза, – сказал раввин. – Боюсь, что в конце месяца я буду уже в Европе.

Послышался щелчок - кто-то снял вторую трубку.

– Хонька, это ты?

– Я, – спокойно ответил раввин, которого так не называли уже много десятилетий.

– Откуда ты взялся?

– Приехал посмотреть, как живут евреи в Америке.

– Начни с меня. Посылаю за тобой машину. Ты где сейчас находишься?

– Не нужно машины, я в двух кварталах от тебя. - И раввин назвал имя хозяина дома.

– А, ты у этого шмендрика, – пренебрежительно буркнул в трубку Иче-Меир. – Выходи на улицу.

Когда раввин вышел, перед домом красовался огромный, сияющий лаком и никелированными деталями автомобиль. В человеке, стоявшем рядом с ним, трудно было узнать давнишнего школьного товарища, но когда тот раскрыл объятия и бросился к раввину с криком « Хонька!» сомнений не осталось.

– Сейчас поедем ко мне, – заявил Иче-Меир. – Прокатишься на роскошной машине!

– Зачем это нужно? – удивился раввин Вассерман. – Тут  пешком пять минут.

– Нужно, нужно, – безапелляционно заявил Иче-Меир.– Такого автомобиля не видывали ни в Тельзе, ни в Барановичах, ни в самой Варшаве. У президента Польши машина хуже. Залезай, будешь всем рассказывать, что ездил на роллс-ройсе «Фантом».

– Кому я буду об этом рассказывать? – улыбнулся раввин. Прошли годы, а характер его старого приятеля не изменился - он остался таким же болтливым хвастуном, не зря меламед в хедере называл его Иче-швицер.

Особняк Иче-Меира больше походил на дворец. Мраморные колонны, фонтан в холле у входа, персидские ковры на полу. Дом, в котором остановился раввин Вассерман, по сравнению с этой роскошью казался хижиной бедняка.

– Видишь, как я живу! – горделиво повторял Иче, водя раввина по комнатам, уставленным дорогой мебелью. – И всего этого я добился сам, своим трудом, своей головой. Помнишь, как ты делился со мной бутербродом, потому что у моей мамы не всегда было что дать ребенку в хедер.

– Не помню, – признался раввин.

– Зато я не забыл! – вскричал Иче-Меир. – Я твой должник, Хонька, а долги надо возвращать.

– Чем же ты заработал такое богатство? – спросил раввин после обхода особняка.

– О! – вскричал Иче-Меир. – На это стоит посмотреть Поехали!

Спустя полчаса они оказались на большой фабрике. Десятки людей работали на множестве станков - разрезали ткань, сшивали из нее брюки и пиджаки. Гул голосов и машин наполнял помещение, в косых столбах солнечного света, падающих из окон, плясали бесчисленные ворсинки.

– Сто мужских костюмов в день, около трех тысяч в месяц, – наклонившись к уху раввина, орал Иче-Меир. – Торговцы выхватывают на лету, везут в Мексику, Аргентину, Бразилию... Даже в Австралии и Южной Африке носят мои костюмы.

Они зашли в помещение конторы, толстые двери и окна с двойными рамами надежно прикрывали ее от шума.

– Я бы пригласил тебя пообедать, – сказал Иче-Меир, – но ты ведь не станешь у меня есть.

– Ты прав, не стану.

– Да, ты всегда был фанатиком, наверное, потому и пробился в большие раввины.

– Не в большие, а в грузные, – улыбнулся раввин Вассерман, проводя руками по сюртуку, плотно облегающему его крупную фигуру.

– Хони, что я могу для тебя сделать?

– Многое, очень многое, – ответил раввин, видя, как слегка вытягивается лицо Иче-Меира. – У тебя ведь есть машина, пришивающая пуговицы?

– Конечно, – воскликнул владелец фабрики. – И не одна!

– У меня на сюртуке пуговицы висят уже на ниточках, было бы славно, если бы их пришили покрепче.

– Что за проблема! – вскричал обрадованный Иче-Меир. – Прямо сейчас и сделаем.

Пока работники занимались починкой, старые приятели вспоминали Тельз, хедер, меламеда, игры и забавы. С расстояния пятидесяти лет все теперь казалось добрым и уютным, даже постоянно мучивший детей голод.

– А ведь ты был одним из лучших учеников, – сокрушенно  заметил раввин Вассерман. – Меламед ставил в пример твою ясную голову и замечательную память. Когда ты в последний раз открывал Талмуд?

– А и не спрашивай, – махнул рукой Иче-Меир. – С этой фабрикой для жизни не остается ни минуты времени. От рассвета до заката в бегах и заботах. Слава Б-гу, я все держу в голове, не нуждаюсь ни в записях, ни в квитанциях. Меламед был прав, память у меня замечательная.

Между тем, наконец принесли отутюженный сюртук.

– Мы поставили новые пуговицы, – объяснил Иче-Меир. – Более красивые, более крепкие. Они никогда не ломаются.

– Вот спасибо! – воскликнул раввин Вассерман. – Удружил, так удружил! Правда, старые тоже не ломались, но эти, действительно, выглядят куда солиднее.

Иче-Меир довез его до самого порога и приятели сердечно распрощались.

– Ну, как? – спросил раввина Вассермана хозяин дома. – Скряга раскошелился на ешиву?

– Пока еще нет, – ответил раввин. – Но на его фабрике отутюжили мой сюртук и пришили новые пуговицы.

– И это все? – Хозяин дома был разочарован. – Если бы вы только сказали, я бы немедленно сделал то же самое.

– Надеюсь на продолжение, – улыбнулся раввин Вассерман.

Иче-Меир позвонил на следующий день.

– Я могу тебя увидеть? – спросил он.

– Пожалуйста, но только вечером, – ответил раввин. – Днем у меня встреча с главами американских ешив.

– Конечно, конечно. К которому часу прислать машину?

– Не нужно машины. Я приду к семи.

В роскошной гостиной Иче-Меира на столе с ажурными ножками в стиле какого-то французского короля раввина ожидал богатый ужин.

– Я узнал у шмендрика, кто готовит для тебя еду, – предупреждающе поднял руку Иче-Меир, – и заказал вместе с посудой. Так что ты можешь спокойно поужинать со старым другом.

– При одном условии, – очень серьезно произнес раввин Вассерман. – Если ты пообещаешь никогда больше так не называть этого достойного человека.

– Обещаю, обещаю! – вскричал Иче-Меир. – Разве можно отказать, если сам раввин Вассерман требует.

После ужина Иче-Меир усадил гостя в глубокое кресло перед камином, сам устроился напротив, в другом кресле, и спросил:

– Хони, скажи честно: для чего ты приехал в Америку?

– Чтобы сменить пуговицы на сюртуке, – улыбнулся раввин.

– Ну да, как же, – хмыкнул Иче-Меир. – Полторы недели на корабле, под качку, на сухом пайке; плюс куча денег на билет и прочее... И всё ради того, чтобы пришить новые пуговицы?! Быть такого не может!

– Ты хочешь знать правду?

– Да, конечно!

– Тогда сначала ответь на мой вопрос. Скажи, Иче-Меир, твоя бессмертная душа проделала столь далекий путь из горнего мира в дольний, так страдала, так мучилась, отрываясь от Небес, лишь для того, чтобы в Нью-Йорке тачать костюмы? Неужели ради пришивания пуговиц Всевышний даровал тебе феноменальную память, ясную голову и послал сюда?

Иче-Меир несколько минут сидел молча и неподвижно, что-то лихорадочно соображая, закрыв лицо руками и скорчившись в роскошном кресле...

С того вечера фабрикант Иче-Меир стал главным попечителем барановичской ешивы раввина Эльхонана Вассермана.

Яков ШЕХТЕР