Письмо на небеса
«Дорогие мамочка и папа! Вы, правда, смотрите на меня оттуда, с небес? Вы наблюдаете за мной? Помните тот день, когда я проснулась в своей кроватке, а вас нет дома? Потом я пришла из школы, а вас не было все равно. Няня Нюра заплакала и сказала, что вы теперь далеко-далеко, там, на небесах, и уже не вернетесь никогда. Еще она сказала, что вы будете охранять меня всю жизнь. Если это правда, то почему вы не сделаете так, чтобы меня отсюда поскорее забрала тетя Мадлен? Мне так тут плохо. Просто очень-очень. Мама, ты говорила, что все меня любят. Папа, ты обещал меня защищать всегда и везде. Здесь, в этом детском доме, никто никого не любит, и все только обижают друг друга. Все равно за что. Меня за то, что я отличница, играю на инструменте, и потому что из хорошей семьи. Ну почему, почему же вы не поможете мне отсюда выбраться поскорей? Ваша дочка - Наташа Воронова».
Девочка аккуратно заклеила конверт и надписала: «Письмо на небеса».
В фойе детского дома, с красивой старинной архитектурой, с высокими потолками и колоннами, где стены завешены рисунками и поделками воспитанников, директор приказала повесить деревянный почтовый ящик. Его смастерил завхоз дядя Коля, добрая душа. Смастерил, как мог. Ящик красивый, расписанный масляной краской - в центре белый голубь, несущий в клювике конверт, по углам нежные незабудки. Каждый мог подойти к заветному ящику, встать на цыпочки, и, затаив дыхание, запихнуть в щелочку весточку, предназначенную родным и знакомым, оставшимся там, за высокими стенами показательного учреждения. И письмо полетит, полетит… прямиком на стол к Анфисе - директрисе, а после тщательной проверки и купюр уже к адресату.
Ответы детям приносил почтальон. Ребята ждали почтальона, как деда мороза.
Придуманная директрисой игра всем пришлась по вкусу.
Наточка, обхватив руками рюкзачок с игрушками, изо всех сил держалась за спинку кровати. Она буквально прилепилась к ней. В такой позе она сидела с самого утра. Уже стемнело. По волосам и коже девочки бегали мурашки от того, что, натянув на себя теплое пальто и вязаную шапочку, она отказывалась раздеться и лечь спать. Она горько плакала, только не навзрыд, как это она делала дома, а тихонечко, про себя.
Здесь, в стенах этого учреждения, любимые куклы и игрушки заменили ей всех родных и друзей.
Им она рассказывала, как ей здесь плохо-плохо после теплого и уютного дома с папой и мамой. После заботливой и всепрощающей няни Нюры.
- Вот скоро за нами приедет тетя Мадлен, - рассказывала она своим игрушкам. - Она за нами специально прилетела из Америки, - разъясняла им девочка. Она папина знакомая. Она очень любила папу. И они очень дружили, когда она жила в Москве. А потом папа встретил маму, и они поженились. Тетя Мадлен немножко на него обиделась и улетела жить в Америку к своим родственникам. Потом она его простила. Теперь, когда мама с папой погибли, она меня удочерит, заберет с собой в Америку, и будет меня любить крепко-крепко.
После смерти родителей Наташи Вороновой, ее няня Нюра успела связаться с Мадлен по телефону. Поведав ей о горе, она умоляла Мадлен срочно приехать и забрать девочку из детского дома.
- Родственников никаких нет. Мне ее не отдадут. А она там долго не выдержит. Я ведь ее знаю с пеленок, - причитала в трубку Нюра
Мадлен вылетела незамедлительно. Попав в Москву, она тут же настояла на встрече с ребенком. Это оказалось не совсем просто. Пришлось пройти строгий фильтр.
- Вы кто? – допрашивала ее директор, меркантильная особа с неприятной внешностью. В каждом усыновителе она видела потенциального спонсора не столько для детей, как для себя лично.
Оглядев с ног до головы женщину, директор покачала головой:
- Вы… вы, правда американка? – засомневалась она.
- Да, - услышала она короткий ответ.
Директор призадумалась. Мадлен выглядела по представлению директрисы бедновато.
Ни блеска бриллиантов, ни дорогого манто! Да и по-русски шпарит, как на родном. А похожа-то она больше на еврейку – длинный нос, чернявая. То же мне американка! Что-то тут не так!
- А почему у вас такое странное имя? – с подозрением поинтересовалась она.
- Это длинная история.
-Я вся внимание.
- Папа у меня русский. Разгонов Иван. Мама… Ида Разгонова, - Мадлен замялась, - она по паспорту была француженка, но по национальности, в общем она еврейка. Ее семья: родители, братья - большая еврейская семья эмигрировала в Париж из Польши перед войной. А потом, когда Париж оккупировали немцы, моих бабушку и дедушку, как всех евреев, расстреляли. А мамы не было дома, она спряталась у соседей, но потом ее все равно нашли и посадили в концлагерь. Она молодая была и выжила. Там она встретилась с папой. Он был советский офицер и работал в комиссии по освобождению военнопленных.
Последнее директор пропустила мимо ушей. Ее тело приобрело стойку, как у розыскной собаки, которая напала на след.
- А вы случайно не сионистка? – не своим голосом взвизгнула она.
Мадлен потеряла дар речи.
- А то, знаете, у меня соседка по квартире, ее тоже Идой звали, как вашу мамашу, когда в Израиль с мужем уезжали, мы их в домкоме из партии за это исключили. Потому что они сионистами оказались. Да-да! – Директор, подпрыгнув, так закачала головой, что ее метельчатая многоярусная хала едва не коснулась потолка. - Не удивляйтесь! Сначала их наши посадили. За то, что они в каком-то еврейском антифашистском комитете состояли. А там, как оказалось, они сионистский заговор готовили. Когда из лагеря муж Иды вернулся, он еле ноги волочил. Инсульт у него случился. На собрании они оба в два голоса доказывали, что их реабилитировали. Вот!
Она замолчала, задумавшись, и после паузы прочеканила:
- Я думаю, вам нужно принести справку, что ваши родители не сионисты.
- Мои родители… - Мадлен чуть не захлебнулась от возмущения, но взяла себя в руки, - отец родился, воевал, жил и умер в России, мама тоже прожила почти сорок лет в Москве. И если существуют официальные причины отказа от усыновления, то прошу вас изложить мне их в письменном виде.
- Ну ладно, - смилостивилась директор, - я думаю, мы не будем ссориться.
Директор, проконсультировавшись в РОНО, решила эту тему пока не развивать. А потому разрешила Мадлен встретиться с Наточкой и сделала вид, что не возражает против усыновления.
Накануне тетя Мадлен забежала в детский дом. Прижав Наточку к себе, шепнула:
- Ты меня жди, завтра я приеду с самого утра и тебя заберу отсюда навсегда.
И вот наступило это утро, но никто за ней не приехал, потом наступил вечер, и пришла ночь.
- Мамочка, - заливаясь слезами, шептала в подушку Наташа, - скажи Мадлен, чтобы она не забыла обо мне.
Мадлен, конечно же, не забыла о девочке. Но в тот день, когда она пообещала Наточке приехать и забрать ее навсегда из приюта, прошел слух о законе, запрещающем усыновления американцами русских детей. И прозорливая директриса на всякий случай отдала приказ охране не впускать Мадлен в детский дом.
Мадлен, замотанная формальностями, связанными с оформлением Наточки, ничего не знала. С утра она очень спешила, к проходной, чтобы не опоздать.
Охранник, крупный дядька в защитной форме, прячась в маленькой застекленной каморке, через окошко прокричал ей, что сегодня детский дом закрыт для посещений.
Так ему наказала директор.
В полном отчаянии Мадлен выскочила на улицу, решив так просто не сдаваться. Она побежала вдоль ограды, рассчитывая найти там лазейку. Всеми правдами и неправдами она должна предупредить ребенка, чтобы девочка не волновалась, и знала: что бы ни произошло, она заберет ее отсюда.
На минуту она представила глаза Наточки, ожидавшей ее сегодня. Нет, она должна что- то предпринять немедленно!
Но чугунные, витиеватые ограждения бывшей княжеской усадьбы, за которыми раскинулась территория детского дома, оказались неприступной крепостью. Спокойная и уравновешенная по характеру, она, как сумасшедшая, носилась вдоль ограды, рыдала и звала Наточку, в надежде, что кто-нибудь там услышит и подзовет девочку. Задыхаясь, она оббежала огромную территорию раз, другой.
- Наточка! Я приехала за тобой! – из последних сил выкрикивала она.
Вдруг она вспомнила, что ребенок рассказывал ей о дворничихе Алине и ее больном мальчике Тимуре, которые живут где-то неподалеку во флигеле. Наточка по большому секрету поведала, как она дружит с ними.
- Только он Даун, - шепнула девочка ей на ухо при свидании. - Но он очень добрый и хороший. Он жалеет меня, понимает.
«Может быть, они услышат?» – мелькнула в голове у Мадлен.
И буквально втиснув лицо между решетками, она стала выкрикивать их имена:
- Алина! Тимур!
Но все тщетно.
- Это расплата за мою вину! Это я… я…я ! Я виновата во всем! – как заклинание причитала она шепотом.
Она винила себя за все: что, не простив измену Максиму, бросила его в самый трудный момент. Сейчас она не понимала, как она могла вычеркнуть из жизни его и все с ним связанное.
- Я, конечно же, устала. Но я воспитана так, что… - она оборвала себя и, повысив тон, продолжила о другом: - Мой муж был академиком.
Она вспомнила, как он первый раз привел ее в дом, чтобы познакомить с мамой. Хозяйка дома была еще на работе, но вот-вот должна была прийти.
- Ма, - встречая ее в прихожей, начал Максим.
- Это кто?- увидев девушку, недобро спросила мама.
- Меня зовут Мадлен.
- А меня Серафима Львовна, - с гордостью сообщила мама, так, будто она назвалась Елизаветой Второй.
- Давайте я вам помогу приготовить ужин, - предложила Мадлен.
- С какой стати? – нагрубила мама.
- Ну, вы устали…
- Я, конечно же, устала. Но я воспитана так, что… - она оборвала себя и, повысив тон, продолжила о другом: - Мой муж был академиком. Понимаете, что это значит? Академик, работал в космической отрасли. Секретной, - для весомости добавила мама. - Когда его не стало, нам с Максиком стало тяжело. Спасибо знакомым отца, пристроили меня в НИИ. Вот так и живем. Максиму еще учиться. Потом нужно на хорошую работу устраиваться. Так как от папы, кроме этой квартиры, нам ничего не осталось.
- Да-да, мне Максим рассказывал.
- Даже так? – задиралась мама.
- Ну да. Мы ведь с ним уже давно… дружим.
- Я догадалась! А ваши родители чем занимаются?
- У меня родители умерли, а папа был учителем в школе.
- Ах так? – в ее голосе слышалось столько сарказма.
- А мама… ну мама сначала, как вы, не работала.
- Я вот что вам, душечка, скажу, - не желая дальше слушать, заявила Серафима Львовна. - Кстати, как вас звать, не расслышала?
- Мадлен.
- Мадлен?
- Да.
- Это что же иностранное имя?
- У меня мама была из Парижа. Только она еврейка.
- Француженка, да еще еврейка, – голос мамы сорвался на крик. - Максим, если бы папа был жив, нам было бы нельзя общаться с дочерью иностранки.
- Мама, ну сейчас же перестройка!
- Ты должен помнить, что у папы была первая степень секретности. Кто знает этих французов? Капиталисты они и есть капиталисты. Хотя бы из бывшего соцлагеря, куда ни шло!
- Моя бабушка была польской еврейкой, она с дедушкой туда перебрались из Польши, - поспешила заверить Мадлен. - А Польша как раз была социалистическая.
- Не знаю - не знаю… А вы, вы чем занимаетесь, где учитесь или…
- Я работаю в библиотеке.
- Библиотекарь, значит, - с укором произнесла мама.
- Да, - виновато проговорила Мадлен.
- Значит, как я понимаю, у вас никого нет, - с каким-то злорадством в голосе уточнила мама.
- Нет, у меня есть дядя в Америке. Родной брат мамы.
- В Америке! Этого еще не хватало! Он что тоже еврей?
- Мама! - попытался остановить разбушевавшуюся родительницу сын.
- Что мама? – Серафима Львовна с шумом вышла в кухню.
- Я лучше пойду, - еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, прошептала Мадлен.
- Оставайся на ужин.
- Как-нибудь в следующий раз, - бросила Мадлен и выскочила из квартиры.
Когда за Мадлен закрылась дверь, Серафима Львовна, вся в слезах, набросилась на сына:
- Максим, как ты мог, она же еврейка!
- Мама, но твой отец, наш дедушка, ведь тоже еврей. Значит и мы, то есть я тоже…
- Максик, - заплакала мама, - ну что нам из-за этого было мало неприятностей? Папе не разрешали на мне жениться.
- Я об этом понятия не имел.
- Господи, я так и знала, так и знала, что твой выбор падет на нищенку, сироту… да вдобавок еще еврейку… из Франции! Если бы папа был жив, он никогда бы тебе не позволил, а со мной ты абсолютно не считаешься.
Однако маме Максима в конце концов удалось переубедить сына. Никто не предполагал, что его жизнь трагически оборвется и ее внучка окажется в детском доме, и что та самая Мадлен, которую она выкинула из жизни сына, будет биться за будущее внучки. Но пока безуспешно, потому что помочь было некому.
О своем покровителе и предложенной им помощи Мадлен вспомнила, когда они вместе с Нюрой горевали на ее маленькой кухне. Нет, не просто горевали, а по-бабски выли в два голоса, в тот день, когда хитрая директриса, перестраховавшись, выжав из Мадлен все, что можно, не впустила ее в детский дом.
Они перебрали тысячу и один вариант, как выйти из этой ситуации, когда вдруг на включенном телевизионном экране Мадлен увидела того, кто предлагал ей свою помощь - Виктора Евгеньевича! Она вспомнила, как познакомилась с ним во Флориде у океана, как они подружились, и он, попросив ее об одолжении, сразу же предложил ей свое покровительство в Москве.
- Я многое могу. Обращайтесь.
- Спасибо, - поблагодарила она, подумав, что теперь ей в Москве ничего не нужно.
- И все же имейте ввиду, - настоятельно произнес Виктор Евгеньевич, явно обиженный тем, что она отказалась от его предложения.
- Нюра! Нюра! Смотри, - увидев своего нового друга на экране, закричала Мадлен. – Ты знаешь кто он?
- Это… это, господи, вылетело из головы. Ну, в общем большой человек.
- Нюра, ты не поверишь, он мой друг. Я в Америке присматриваю за его квартирой. Он меня попросил.
- Он тебе поможет?
- А ты, как считаешь?
Нюра надела очки и, вглядевшись в серьезный профиль, твердо сказала:
- Такой поможет!
- Звонить?
- Звони.
Достав из портмоне карточку, Мадлен выплаканными глазам прочла номер.
Часы пробили ровно полночь.
- Помогите мне, пожалуйста! – буквально закричала она в трубку.
Сердце Наточки разрывалось от боли. Все один к одному, как любила говорить няня Нюра.
И тетю Мадлен не пустила эта ведьма Анфиса. Наточка не могла даже представить себе, почему такая большая, умная и добрая тетя Мадлен не может справиться с маленькой и толстой директрисой. Она вообразила, как тетя Мадлен говорит ей:
- Немедленно откройте ворота, я приехала за Наташей Вороновой.
А та ей в ответ:
- Она здоровая, усыновлять можно только больных!
«Заболеть, заболеть», - застучало в голове! Только как? Перед глазами пруд, что на территории детского дома, подернутый льдом, серое небо, откуда на нее смотрят папа и мама.
«Одевайся теплее, иначе заболеешь», - припоминает она слова родителей, и тогда переполненная обидами и горем Наточка бежит к пруду. Сбросив с себя пальтишко, она идет по тонкому льду. Увы, разгоряченная девочка не чувствует холода.
Так она не заболеет! Этого мало!
Не холодно! Почему ей совсем не холодно?
- Главное ноги, - говорила ей няня. - Они не должны быть в холоде!
Ноги сейчас сухие, их нужно намочить.
Девочка, сопя, снимает с себя сапожки и тихонько, чтобы не поскользнуться, идет в одних носочках по тонкому льду.
Снова не холодно, да и ноги не сильно промокли.
Тогда она подбирается к самому краю полыньи и, усевшись, опускает ноги в ледяную воду. Вот, как надо! Ее словно обожгло огнем.
Ой, как холодно! Сейчас ее пронял настоящий холод.
Зазнобило.
Откуда не возьмись, налетевший порыв резкого ветра, пронизывает ее со спины и словно подталкивает вперед. Наточка пробует отодвинуться назад.
В мгновение вдруг все закружилось, началась настоящая пурга. Крупный снег слепил глаза. И словно на море, от ветра в пруду поднялись волны. Первая накатила, и обдала Наточку по пояс. Вторая, захватив с головой, потащила в воду.
- У-у, - закричала Наточка, увидев бегущего к пруду Тимура.- Помоги!
Не раздумывая, мальчик в тяжелой одежде прыгает вслед за Наточкой. Он хватает ее за плечо и всей тяжестью наваливается на девочку. Вместе они идут ко дну. Наточка пробует отбиться от намокшего и отяжелевшего мальчика, но он крепко держит ее за рукав кофточки. Наточка инстинктивно выскальзывает из рукава одежды и выныривает на поверхность, хватая ртом воздух. Подплывая к краю льдины, она пытается подтянуться на поверхность, но лед ломается под ней, и она вновь оказывается в жгуче-холодной воде.
- Помогите! – выдыхает Наточка, теряя последние силы и видит, как от здания детского дома вдалеке бегут какие-то люди, громко кричат и машут руками.
Наташа оглянулась на мальчика. Но Тимура рядом уже не было.
Кто-то из подбежавших протянул ей длинную палку, она ухватилась за нее.
- Ползи, ползи, - кричали ей отовсюду. И Наточка осторожно ползет, опасаясь, чтобы под ней не треснул лед.
Спустя день в показательный детский дом заявилась прокуратура. Опрашивали всех, начиная от Анфисы Петровны, кончая дворничихой Алиной. И все, как один, подтвердили, что несчастный случай с Наташей Вороновой произошел в результате стресса. Стресс был вызван нежеланием Анфисы допустить до нее усыновительницу. Вина директора налицо. Никто не хотел слушать ее отговорки по поводу приближающегося закона об усыновления иностранцами русских детей. А уж тем более ее надуманную версию о сионистах.
- Закона пока нет. Вот когда будет… - невозмутимо пожал плечами прокурор. По поводу гибели мальчика с синдромом Дауна было заведено уголовное дело.
- Я что, после больницы могу ее уже забрать с собой? – осторожно полюбопытствовала Мадлен, примостившись на больничном подоконнике с кипой бумаг.
- Конечно, голубушка, какие разговоры! – подтвердила Анфиса, заглядывая преданно в глаза усыновительнице.
- Значит, она уже с сегодняшнего дня моя? - продолжала осторожничать Мадлен, думая о том, как бы ни спугнуть своего счастья!
- Конечно, ваша! – раздался над ними знакомый Мадлен мужской голос. - Прямо сейчас, с этой минуты, вы настоящая мама Наташи Вороной!
Женщины подняли глаза. Над ними склонился сам Виктор Евгеньевич. Два крепких человека за его спиной озирали больничный коридор.
Мадлен вывела число и подпись.
- А теперь вы, мадам. Полагаю, вы и есть директор детского дома? Не знаю, как вас звать-величать.
- Анфиса Петровна.
- Расписывайтесь, Анфиса Петровна,
- Ну, вот и все! – сказал он и, взяв в руки бумагу, словно близкую родственницу обнял Мадлен.
Из глаз Мадлен брызнули слезы. Столько дней ожидания и переживаний!
- Перестаньте, ведь все хорошо? – высокопоставленный друг Мадлен обнимал ее на глазах у всех. –- Расскажите лучше, как Наташа?
Мадлен продолжала рыдать, уткнувшись в грудь своего спасителя.
- Состояние Вороновой Наташи стабильное, - услышали все голос главврача, мчавшегося к ним по коридору. – Мне сообщили, какой высокий гость посетил нашу больницу! – выкрикивал он на ходу. Два охранника затормозили главврача перед самым носом высокого чина. - Однако у нас состоялся консилиум. Ее ни в коем случае нельзя возвращать в детский дом, понимаете, о чем я? У девочки сильный стресс. Ее только в хорошие руки! В хорошие руки, вы поняли меня?
- Ну, вот и отлично! – Виктор Евгеньевич отстранил от себя заплаканную Мадлен и повернул ее лицом к врачу. – У нас руки хорошие, я бы сказал, замечательные руки!
- Итак, еще раз поздравляю вас, мамаша! Ну, что вы стоите, Анфиса … запамятовал, как вас по отчеству? Произносите речь, - он ободряюще похлопал по плечу директора. - Полагаю, у вас припасены какие-то напутствия для новоиспеченной мамы, в этом случае что-то торжественное, как при регистрации брака. А?
Анфиса, набрав в легкие воздух и подобострастно глядя на высокого покровителя Мадлен, только было собралась с духом, как неожиданно в дверях палаты все увидели Наточку. Никто не заметил, когда она появилась здесь.
Сложив, словно ангел, руки на груди, маленькая девочка в белой сорочке шептала: «Спасибо вам, папа и мама, вы получили мое письмо, вы услышали меня там, на небесах!»
Людмила МАШИНСКАЯ
Рисунки Марии ЭЙДИНОВОЙ, 13 лет
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!