ПЕЧАЛЬНАЯ ЗВЕЗДА КАЗАКЕВИЧА

 Юрий Безелянский
 24 июля 2007
 7117
Прежде чем говорить об Эммануиле Казакевиче, следует сказать несколько слов о его отце — Генрихе Львовиче Казакевиче. Он был прекрасным журналистом, редактором первого еврейского советского журнала «Ди ройте велт» («Красный мир»), а затем первой на Украине ежедневной газеты «Дер штерн», начавшей выходить в 1925 году. Дружил с Перецем Маркишем, Львом Квитко, Давидом Гофштейном. Последняя работа: главный редактор газеты «Биробиджанер штерн». Он умер в 52 года, в некрологе Генрих Казакевич был назван «активным строителем Еврейской автономной области». А чуть позже шлейф — «враг народа».
Прежде чем говорить об Эммануиле Казакевиче, следует сказать несколько слов о его отце — Генрихе Львовиче Казакевиче. Он был прекрасным журналистом, редактором первого еврейского советского журнала «Ди ройте велт» («Красный мир»), а затем первой на Украине ежедневной газеты «Дер штерн», начавшей выходить в 1925 году. Дружил с Перецем Маркишем, Львом Квитко, Давидом Гофштейном. Последняя работа: главный редактор газеты «Биробиджанер штерн». Он умер в 52 года, в некрологе Генрих Казакевич был назван «активным строителем Еврейской автономной области». А чуть позже шлейф — «враг народа». Генрих Казакевич происходил из нищих евреев, полюбил женщину из богатой семьи. Молодые люди в 1908 году, вопреки воле родителей невесты, поженились, а 11 (24) февраля 1913 года в Кременчуге родился сын Эммануил, Эмма. Обладавший явно золотым пером, Казакевич начинал как поэт и писал на идише. В 1931 году, окончив машиностроительный техникум, он уехал из Харькова в Биробиджан, где с молодым пылом корчевал тайгу, строил дома, был председателем колхоза, сотрудничал в местной газете, возглавил строительство Дома культуры и, наконец, организовал Биробиджанский театр, став первым его директором. В 1937 году, после смерти родителей, Эммануил Казакевич переехал в Москву. Выпустил первый поэтический сборник «Ди гройсе велт» («Большой мир»). В канун войны вышел роман в стихах «Шолом и Хава». Дальнейшему творчеству помешала Великая Отечественная. Будучи близоруким и «белобилетником», Казакевич рвался на фронт, но сумел попасть не в действующую армию, а в московское народное ополчение. Среди ополченцев были Юрий Либединский, Рувим Фраерман, Александр Бек и другие известные писатели. Казакевич проделал боевой путь от рядового бойца до начальника разведки дивизии. Был дважды ранен. Закончил войну «интеллигент-очкарик» майором и кавалером восьми боевых орденов и медалей. «С 1941 по 1946 писать не имел возможности», — лаконично отметил он в автобиографии. Однако впечатления о войне переполняли его, и он написал свою первую повесть, трагическую и прекрасную, под названием «Звезда». Она вышла сначала в журнале «Знамя», потом отдельной книгой в 1947 году, выдержала свыше 50 изданий и была переведена более чем на 20 языков. За свой первый опыт в русской прозе Казакевич получил Сталинскую премию. На него свалились нежданные деньги и нежданная слава. Не писать Казакевич уже не мог и вскоре создал повесть «Двое в степи» (1948). Прочитав ее, Юрий Олеша воскликнул: «Эмма! Это колоссально! Это говорю вам я — Юрий Олеша!» Однако «Двое в степи» не понравились Сталину (он знакомился со всеми новинками литературы и самолично решал, что хорошо, а что плохо), и тут же повесть была раскритикована «специалистами» в пух и прах. Над Казакевичем сгустились тучи, и ему пришлось срочно вносить коррективы в уже готовый роман «Весна на Одере». Новая книга понравилась вождю, и Казакевич получил вторую Сталинскую премию. Далее снова последовал провал: опубликованная в «Новом мире» повесть «Сердце друга» была встречена критикой в штыки: мол, не в духе социалистического реализма. Твардовский же, опубликовавший повесть, думал совсем иначе и подарил Казакевичу своего «Василия Теркина» с надписью: «Дорогому другу — надежде русской прозы». И впрямь проза Казакевича чиста и прозрачна, это удивительный сплав лиризма, психологизма и трагизма. У Казакевича всегда точно выверенные детали и отточенный афористический язык. В период «оттепели» Эммануил Казакевич возглавил альманах «Литературная Москва». Два сборника вышли, третий был зарублен на корню. После выхода первого сборника, приуроченного к XX съезду партии, Казакевич записал в дневнике: «Теперь правда — не просто достоинство порядочных людей; правда теперь — единственный врачеватель общественных язв... Правда и только правда — горькая, унизительная, любая...» Тут же Казакевичу, Владимиру Дудинцеву, Александру Яшину и другим альманаховцам показали «правду» в образе «кузькиной матери». Их обвинили в искажении исторической правды, в мелкобуржуазной всеядности, в демократии без берегов, в групповщине, нарушении партийной дисциплины и других смертных грехах. За всеми этими нападками стоял еще и махровый антисемитизм. Писателям-антисемитам Казакевич ответил сонетом:
Суровый Суров не любил евреев. Где только мог, их всюду обижал. За что его не уважал Фадеев, который тоже их не уважал. Но как-то раз сей главный из злодеев однажды в чем-то где-то не дожал. М. Бубеннов, насилие содеяв, за ним вдогонку с вилкой побежал. Певец «Березы» в ж... драматургу, как будто иудею Эренбургу фамильное вонзает серебро. Но следуя традициям привычным, лишь как конфликт хорошего с отличным все это расценило партбюро.
Но шутки не спасали, ибо разговор о литературе был переведен в опасную область идеологии. Пришлось каяться, и это «покаяние» в итоге сократило Казакевичу жизнь. Он успел написать еще один роман «Дом на площади» (1956) и повесть «Синяя тетрадь» (1960), посвященную Ленину. Казакевич, как и другие шестидесятники, находился в плену тогдашнего мифа о хорошем Ленине и плохом Сталине. Казакевич вынашивал идею в противовес «Ленину в Разливе» написать сатирическое повествование «Сталин на Рице», но не успел осуществить свой замысел. К сожалению, тогда Казакевич многого не знал. Архивы еще молчали. Остался недописанным роман-эпопея «Новая земля». Злокачественный рак срезал Эммануила Казакевича в 49 лет. Он умирал мужественно, как и жил. В воспоминаниях «Тропинка во ржи» Маргарита Алигер писала, что чувство юмора, неисчерпаемое и блистательное, не покидало Казакевича даже в самые тяжелые моменты. Он любил дурацкий анекдот о том, как человек, у которого только что умерла жена, приезжает к ее отцу и просит отдать за него замуж сестру покойной, и когда вторая вскорости умирает, снова приезжает к отцу и сообщает ему: «Папа, вы же будете смеяться, но вторая тоже умерла!» Это дурацкое «вы же будете смеяться...» стало неким условным термином. Ложась на операцию, он просил передать мне: «Маргарита, вы же будете смеяться, мне опять будут резать живот». Он легко и празднично владел стихом и неизменно по самым разным поводам сочинял короткие эпиграммы и длинные баллады и поэмы. Любил шутки, розыгрыши, мистификации. Однажды с женой они сидели в Большом театре на балете с Улановой. Были долгие овации. Уловив момент, когда стало несколько потише, Казакевич громко на все ряды сказал: «Слушай, Галя, может быть, останемся на второй сеанс?» Интересные воспоминания о Казакевиче оставил Александр Крон: «Самое первое впечатление было: типичный интеллектуал. Скорее физик, чем гуманитарий, один из тех, склонных к иронии и беспощадному анализу... Затем, при более близком знакомстве: поэт. Не только потому, что пишет стихи. Поэт по душевному складу, по тонкости слуха — равно к музыке и к звучащему слову. Поэт по своему ощущению природы, по богатству образных ассоциаций, по той детской непосредственности восприятия, которая свойственна поэтическим натурам и в зрелом возрасте». Еще позже, когда стали видеться часто: «Ера, забияка»... Гуляка, enfant terrible с бретерскими замашками. Дружелюбный, но неровный в обращении, склонный к розыгрышу, эпатажу. Не лишенный дипломатического лукавства, но не боящийся обострять отношения. При этом нисколько не бахвал. О женщинах говорил иногда грубо и недоверчиво, а в семье был всегда мил и нежен, да и в творчестве своем создал несколько трогательно чистых и поэтических женских образов...» По наблюдениям Даниила Данина, в душе Казакевича варились громадные притязания. Он знал, что чего стоит, хотя и понимал противоречивость своего характера. Не случайно Казакевич однажды написал о Моцарте и о себе: «Чего греха таить, я находил в этом гениальном ребенке собственные черты — странную смесь лености и необычайного трудолюбия, любви к разгулу и страсти к творчеству, скромности и чудовищного самомнения». Жена Казакевича вспоминала: «Он не способен был думать о простых вещах, о которых часто думают люди, — о том, что хорошо бы купить костюм. Голова у него все время полнилась идеями, образами, обобщениями...» Он был действительно крупным писателем, но совсем не надувался, как некоторые, и не пыжился. Казакевич писал о своих кумирах так: «Мои любимые в слове — Данте, Шекспир, Толстой, Пушкин, Гейне, Достоевский, Стендаль, Франс. Из современных художников слова я больше всех ценю — Пастернака, Бабеля, Цветаеву, Фадеева, Твардовского, Олешу, Хемингуэя, Ремарка, А. Камю. В музыке — Моцарт, Шуберт, Мусоргский. В живописи — Тициан, Рембрандт, Веласкес, Ренуар, Писарро, Джорджоне». За два года до смерти Казакевич написал в дневнике: «Приходит пора большой работы». Он молил судьбу дать ему два года, а потом хотя бы один — чтобы закончить роман «Новая земля». Не получилось... Эммануил Казакевич умер 22 сентября 1962 года. Как сказано в повести «Двое в степи», «великий разводящий — Смерть — сняла с поста часового». В дневнике писателя читаем: «Г-споди, разве можно так поступать? Дать человеку талант и не дать ему здоровья!..» Константин Паустовский причислял Эммануила Казакевича «к первым и лучшим людям нашего времени — по остроте и смелости мысли, по вольному и умному таланту, глубокой честности, по блеску его воображения и тому бурному человеческому обаянию, которое мгновенно покоряло всех».


Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции