ПОЭТ ЭПОХИ «СТАРЫХ МАСТЕРОВ»

В год 60-летия Победы Давиду Самойлову исполняется 85 лет. Фронтовик с золотым пером. Поэт мудрый, строгий, нежный. Поэт Б-жьей милостью. «Из эпохи Старых Мастеров», как сказал Юрий Левитанский. О Самойлове написано много. Прибавим в галерею его портретов еще один беглый эскиз… Давид Самуилович Самойлов (Кауфман) родился 1 июня 1920 года в Москве, в еврейской семье. Его дед был верующим иудеем. Он сам... впрочем, предоставим слово самому поэту. Вот что он писал в явно шуточной автобиографии: «Я родился в год Льва под созвездием Близнецов и даже под известным влиянием Юпитера. В моем гороскопе не хватало лишь Козерога, чтобы я стал общественным деятелем или реформатором пожарного дела в России. Тут сыграло, впрочем, роль и еще одно обстоятельство. С младенчества я был назван Дезиком, а поскольку с таким именем не бывает генералов, президентов и великих путешественников, а бывают только скрипачи, вундеркинды и поэты, я избрал последнее, как не требующее труда и больших знаний. Став поэтом, я начал писать стихи, чем и занимаюсь (и буду заниматься) до своей безвременной (а лучше бы своевременной) смерти, которая, к счастью, еще на наступила. С детства меня, как ребенка из интеллигентной семьи, обучали французскому, немецкому и музыке. Имей я меньшие способности, я бы, вероятно, преуспел в этих занятиях. Впрочем, несмотря ни на что, я поступил в институт, где уже серьезно влюбился в двух подруг, Зину и Веру. Неизвестно, к чему бы привела эта удвоенная страсть, если бы не началась война. В войну меня продолжали называть Дезиком — и это помешало мне сделать военную карьеру, как я к этому ни стремился. Я вынужден был остаться поэтом...» Но шутки в сторону. Самойлов окончил Первую опытно-показательную школу имени Горького, где были прекрасные педагоги. В 1938 году поступил в ИФЛИ, «красный лицей» (Институт философии, литературы и истории). В институте входил в кружок ифлийских поэтов (Павел Коган, Сергей Наровчатов, Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий). И сбылось пророчество Когана: «А знаете, ребята, все мы будем когда-нибудь в энциклопедии». Не окончив курса, 21-летний Давид Самойлов ушел на войну. Прошел путь от Волхова до Берлина, служил в пулеметном расчете, был разведчиком, получил ранения, был удостоен боевых наград, но никогда не кичился этим. Первым поэтическим наставником и учителем Самойлова был Илья Сельвинский. И конечно, Пушкин. «Пушкин меня всегда интересует, — признавался Самойлов, — я постоянно читаю почти все, что пишут о нем. Я его ощущаю как еще не исчерпанное явление русской жизни». Многие стихи Самойлова пронизаны пушкинским духом. Он был истинным пушкинианцем. Самойлов понимал, что у классиков учиться не зазорно:

Великая дань подражанью! Нужна путеводная нить! —

восклицал Самойлов в стихотворении «Стансы» и продолжал:

Начнем с подражанья. Ведь позже Придется узнать все равно, На что мы похожи и гожи, И что нам от Б-га дано.

До войны Самойлов писал мало и подражательно. Во время войны почти не писал. «Десять послевоенных лет я не печатался, — говорил он, — а учился писать стихи». В основном занимался переводами. Как шутили друзья, перевел «всю албанскую поэзию». Переводил с венгерского, чешского, польского, словацкого... А потом, как говорится, прорвало. Первый сборник «Ближние страны» вышел в 1958 году и весь был посвящен «эпохе солдата» и воспоминаниям, где «долго пахнут порохом слова». Война стала сквозной темой творчества Давида Самойлова. Причем военные стихи его не лобовые, а какие-то иные, как бы со стороны, к примеру, стихотворение «Пушкин по радио»:

Возле разбитого вокзала Нещадно радио орало Вороньим голосом. И вдруг, К нему прислушавшись, я понял, Что все его слова я помнил. Читали Пушкина. Вокруг Сновали бабы и солдаты, Шел торг военный небогатый, И вшивый клокотал майдан. Гремели на путях составы, «Любви, надежды, тихой славы Недолго тешил нас обман»...

И совершенно замечательные, хрестоматийные строки:

Как это было! Как совпало – Война, беда, мечты и юность! И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!.. Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые... Война гуляет по России, А мы такие молодые!

Однако не победно-фанфарные мотивы звучат в военных стихах Самойлова, а напротив, страдальческие, размышлительные, кающиеся.

Если вычеркнуть войну, Что останется? Не густо: Небогатое искусство Бередить свою вину. Что еще? Самообман, Позже ставший формой страха. Мудрость, что своя рубаха Ближе к телу. И туман...

Следующая книга Самойлова «Второй перевал» вышла в 1963 году, третий сборник «Дни» — в 1970-м. Всего издано более десяти книг. Время поэтической зрелости Самойлова пришлось на начало освобождения страны от сталинского оцепенения. Ветры оттепели вскоре сменились новыми заморозками, быстренько перешедшими в государственный маразм. «Власть неминуемо бездарна, ибо призвана фиксировать и охранять, а не провидеть и изменяться», — записывал Самойлов в своем дневнике 1 августа 1981 года. Тут следует заметить, что Самойлов никогда не был диссидентом. Не был он и слугой режима. Он занимал нейтральную позицию наблюдателя, объективного историка. Хотя друзья называли его «внутренним эмигрантом». Свои последние 15 лет Самойлов прожил в Эстонии, в Пярну, вдали от московского застоя и маразма, коррупции и карьерного национализма. Но это — особая тема. Сосредоточимся на творчестве. Самойлова называли мастером русского размышляюще-сердечного стиха.

О, как я поздно понял, зачем я существую! Зачем гоняет сердце по жилам кровь живую… И что порой напрасно давал страстям улечься!.. И что нельзя беречься, и что нельзя беречься…

«В Самойлове были и энергия страсти, и изящество гармонической формы», — отмечал Вячеслав Вс. Иванов. Рядом с лирикой соседствовала ирония, еще игра. Помимо этого Самойлов выступал и как историк. Ему было интересно развертывать исторические сюжеты про царя Ивана, Софью Палеолог, Пугачева, Анну Ярославовну и т.д. Под его пером исторические события и персонажи приобретали какие-то особые самойловские очертания. Самойлов был начитан. Умен. И изрекал, что «поэзия — плод развитого интеллекта, иначе она — перепелиное токование» («Лит. учеба», 1983, ?3). Но при этом поэт любил и токовать, и шутить и ерничать. В «Последних каникулах» есть характерная строка: «Искусство — смесь небес и балагана». А какова участь евреев? Дезик сочинил в 1954 году якобы невинную «Русскую народную песню» о том, как «было у тещеньки семеро зятьев»:

Стала им тещенька анкету заполнять, Стала им ласково анкету заполнять, Моисейчик — Рабинович, Евсейчик — Рабинович, Арончик — Рабинович, Соломончик — Рабинович, Нафтали — Рабинович, Гедали — Рабинович, Ванюшенька-душенька один из них — Каплан!..

Ну, а если серьезно. В дневниковой записи от 30 сентября 1979 года можно прочесть: «В современной российской мракобесной мысли, которая воистину завладела массами, антисемитизм играет непомерно большую роль… Отрезвляющееся общество, естественно, должно задать себе вопрос: неужели нация настолько ничтожна, что кучка иудеев могла разложить царизм, другая кучка — произвести революцию в великой стране, а третья — устроить тридцать седьмой год или коллективизацию, разрушить церковь и т.д., и до сих пор разрушает экономику, традицию, культуру, нравы и т.д. Что же это за нация? Англичане или французы никогда не позволят себе думать так». Дневники Самойлова были опубликованы и произвели оглушительное впечатление, как и его «Памятные записки» о судьбе поколения, к которому он принадлежал. Из дневника: «Империя не может уже быть империей и не может быть чем-то другим. Оба варианта — империя и не-империя пахнут кровью. Выхода нет» (1988). Но у Самойлова были претензии не только к империи, но и к самому себе. «Поэт должен поступать с собой, как учитель с плохим учеником: ставить себе заниженные отметки, карать за дурное поведение и порой выгонять из класса». Свою поэзию Самойлов мерил высокой планкой: «Вспомним Павла, Мишу, Илью, Бориса, Николая…» Он свято ценил погибших на войне друзей-поэтов: Когана, Кульчицкого и других.

Вот и все. Смежили очи гении. И когда померкли небеса, Словно в опустевшем помещении, Стали слышны наши голоса. Тянем, тянем слово залежалое, Говорим и вяло и темно. Как нас чествуют и как нас жалуют! Нету их. И все разрешено.

Самойлов не дожил до русского капитализма, но он предвидел все его пагубные последствия, когда вместо истинных ценностей торжествовать будут «полу» и квази:

Иду. И веку не перечу. Иду и толпы мне навстречу – Полумужчин, полудетей, Полудевиц, полустарух, — В полупальто, полусапожках. И, зябко запахнув полу, С полуулыбкою сторожкой Они уходят в полумглу...

— писал Самойлов в стихотворении «Полуфабрикаты». Все разрешено! И кругом раскрученные литполуфабрикаты, эрзац-писатели, лжепоэты… Шутовство и ерничество — это Самойлов, повторюсь, любил. Достаточно полистать его книгу «В кругу себя» с подзаголовком «Афоризмы Куурво Мудика», в которой он развлекал самого себя и своих друзей. Смех был лекарством и спасением от недомогания и болезней. «Многие думают, что жизнь — сложная штука. Сложная, но не штука». Самойловские парафразы сентенций Суворова: «Пилюля дура, шприц молодец». «Тяжело в леченье, легко в раю». У Самойлова была оригинальная репутация человека «широко известного в узких кругах». Его семья и друзья считали его умным, но в то же время лохом. Как писал старший сын поэта Александр Давидович, отец «внутренне переживал. Все его друзья знамениты: Слуцкий, Межиров, Гудзенко, Наровчатов. А кто он? Широко известный в узких кругах. Он переживал. Денег не зарабатывает, устраиваться не умеет, славы добиться не умеет, напечататься не умеет — в общем, лох лохом, хоть и умный. А тут он стал мэтром. Жизнь удалась...» И далее: «У Самойлова всегда была репутация, которой он подыгрывал, человека легкого, веселого, оптимиста. У него был своеобразный комплекс — быть человеком без комплексов. На самом деле, была и масса комплексов, как и у всякого талантливого человека, и трагизм, и просто был депрессивный по-настоящему человек. В лучших его стихах эта депрессивность не чувствуется, разве что только под старость» («Новое время», 2003, ? 13). Это в душе. А снаружи все иначе. Александр Городницкий вспоминает разговор с женой поэта Галиной Медведевой, когда он сказал ей, что Самойлову хорошо бы переводить комедии Шекспира, что у него это хорошо получается. Ответ был таков: «Прежде всего, Дезик должен писать стихи». «Но Шекспир — это тоже стихи», — возразил Городницкий. «Ты не знаешь Дезика, — возражала жена. — Дезик все хочет делать сразу — стоять на сцене, переводить Шекспира, пить с друзьями, крутить роман и писать гениальные стихи, и при этом все в одно и то же время. Так не бывает». Больше Самойлов не переводил Шекспира. О романах умолчим, упомянем лишь один — со Светланой Аллилуевой, дочерью Сталина. Друзьям Самойлов шутливо говорил, что у него роман с мавзолеем. Что касается «пить с друзьями», то опять очередная шутка Дезика, сказанная им профессору Кацнельсону в глазной больнице: «Бутылку еще вижу, а рюмку уже нет». Болезни и недуги стали одолевать Самойлова на склоне лет. 23 февраля 1990 года на сцене Таллинского драматического театра проходил вечер памяти Бориса Пастернака. Самойлов зашел за кулисы и упал. Больное сердце не выдержало. Давид Самойлов скончался на 70-м году жизни.

Неужели всю жизнь надо маяться! А потом от тебя останется – Не горшок, не гудок, не подкова, — Может, слово, может, полслова – Что-то вроде сухого листочка, Тень взлетевшего с крыши стрижа И каких-нибудь полглоточка Эликсира, который — душа.

Самойлов ошибался. После его смерти остались книги, написанные золотым пером.