ИТЕЛЬ

Черный спутник войны... «Дорогая Итель! Пишу из ташкентского госпиталя. И то потому, что получил твою весточку. Значит, тебе удалось узнать, что со мной и где нахожусь. Это последнее письмо. Я, как ты уже знаешь, был ранен в голову, и теперь зрение медленно, но неотвратимо уходит... Пока ты была в неведении, я решил вовсе не писать тебе, мало ли что случается на фронте? Пропал без вести, например... Конечно, ты бы много плакала и долго носила в себе наше прошлое, ведь мы по-настоящему любим друг друга, правда? Но — кто знает? — возможно, когда-нибудь, далеко не сразу, появится человек, который сможет умерить твою тоску, и прошлое со временем уступит место настоящему. Я жесток? Это ты сейчас так думаешь. Я же, во имя нашей любви, поступаю единственно правильно: от всей души умоляю приучить себя к мысли, что меня больше нет. Поверь, после ранения наша встреча принесла бы мне неописуемое страдание, а ты ведь не хочешь сделать мне еще больней? Тебя и наше прошлое, до самой ничтожной мелочи, я буду бережно хранить в своей темноте, так что ты никуда не денешься от меня. Будь счастлива, моя хорошая...» Такие письма, черные спутники фронта, писал тогда не один Яков. Интенданты В первые месяцы войны не имеющие оборонного значения поезда обычно плелись до конечного пункта неделями, уступая пути составам с бойцами и вооружением. Эшелон из Москвы через одиннадцать дней добрался до Куйбышева, где формировались составы на запад и восток. Прибывшие в разное время беженцы располагались на привокзальной площади, и члены семейств спали по очереди, охраняя вещи от воров. После двух суток бдения Итель не выдержала, заснула. Обокравший ее жулик оказался совестливым — засунул в карман жакета спящей женщины документы... Когда к платформе подходил поезд, голодную, обессилевшую Итель оттирали от вагонов на дальних подступах. Как-то к вокзалу подошел охраняемый эшелон из товарных вагонов и одного пассажирского, где возле открытой двери курили два офицера. Один из них вдруг обратился к напарнику: «Смотри, Коль, какая симпатичная евреечка! Вот, рядом, у вокзальной стены». Коля сбежал на платформу, подошел к молодой женщине, козырнул: «Куда едем, гражданочка? В Ташкент? Ну, так считайте, вам повезло. Прошу». Капитан Коля галантно согнул руку крендельком и, поймав взгляд женщины на своей фуражке с малиновым околышем — Итель хорошо запомнила этот цвет еще с довоенных времен, когда ночью двое штатских и солдат в такой же фуражке забирали ее отца, — успокоил: «Да не смущайтесь вы нашей формой. Мы мирные люди, интенданты». В вагоне кроме двух офицеров никого не было. Они начали суетливо доставать хлеб, сало, свиную тушенку. Наконец, столик купе увенчала объемистая фляга со спиртом. Наблюдавшая за хлопотами офицеров Итель не заметила, как поезд бесшумно тронулся. «В Ташкенте скоро будем?» — спросила она. «Не очень, но мы тут не спеша проведем время любо-дорого. Кстати, давайте знакомиться. Меня зовут Сашей, а он — Коля. Зачем едем — сказать не можем, военная тайна. Да вам это и ни к чему. А кстати — так, для порядка, вдруг проверка какая? — документики ваши можно посмотреть»? Саша стал вслух читать паспорт: «Итель Соломоновна Векслер, тысяча девятьсот двадцать второй год рождения...» Из паспорта выпала фотокарточка. «Это папаша ваш? Как зовут?» — «Соломон Моисеевич». — «А фамилия?» — «Гуревич». — «Ага, — напрягся офицер Саша, — я о нем слышал». И — вроде бы безразлично: «Он где сейчас? А сами к кому едете?» Бегство Теперь это напоминало дознание. Итель — и это не ускользнуло от внимания офицера — ответила только на второй вопрос: «Еду к раненому мужу в госпиталь». «Раз отправили в глубокий тыл, ранение серьезное. За здоровье вашего мужа!» — «Спасибо, я спирт не пью». — «Ну, хоть самую малость». Итель прикоснулась губами к краю стакана и сделала вид, что отпила. «Что ж не закусываете?» Итель взяла ломтик хлеба и стала жевать. «А сало, тушенку?» «Не приставай к женщине, Коля. Им нельзя». — «Да кто сейчас на это смотрит?! Татарам вон тоже свинину нельзя, да еще им Аллах выпивать не разрешает, а майор Товбулатов напивается до поросячьего визга! И закусывает салом и тушенкой». Офицеры медленно, но тяжело напивались. Они с двух сторон сели рядом с Ителью и защебетали: «Мы вообще-то по снабжению. Хорошего человека можем снабдить продуктами по-царски, соображаешь?» Итель вдруг почувствовала, что поезд замедляет ход. Резко встала: «Я сейчас». «Ты куда это?» — подозрительно спросил Саша. «Мне надо». Разомлевший Коля вступился за женщину: «Не мешай, ей в туалет». Итель бросилась в конец раскачивающегося вагона, быстро открыла тамбур и выходную дверь. В лицо резко ударил пронзительный ветер. Поезд останавливаться не собирался, миновав разъезд, он снова стал набирать ход. Итель услышала тяжелый топот сапог и остервенелый крик обманутого самца: «Сука, улизнуть хочешь?!» Не помня себя от страха, Итель резко оттолкнулась от прикрывающего ступеньки железного настила и полетела вниз... Когда Итель, оскользаясь на глине, наконец поднялась на ноги, все ее тело было в синяках и ссадинах, нестерпимо болела голова. Перепачканная и порванная одежда свисала клочьями, а искать слетевшие туфли она даже не пыталась. И пошла по холодной земле вдоль полотна. Дарья Впереди показалась белая коробка — будка стрелочника. Она была заперта. Обессилевшая Итель села на порог и не заметила, как забылась тяжким, тревожным сном. Проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо. С трудом открыв глаза, Итель увидела перед собой женщину в солдатском бушлате, из кармана у нее торчали красный и желтый флажки, в руке она держала фонарь «летучая мышь». Она оставила все это в будке и подняла женщину за плечи: «Здесь делать нечего. Пойдем в избу, милая». Войдя в дом, хозяйка разожгла печь, согрела бак с водой и поставила на табуретку таз: «Раздевайся и мойся. Тебя как зовут-то?» — «Итель». — «Городская? У нас таких имен не бывает». — «Да, из Москвы». — «А я всю жизнь тут. Мужика на фронте убило, теперь одна. Даже детьми обзавестись не успели. А зовут меня Дарьей». Пока Итель мылась, Дарья аккуратно выпростала из ее лохмотьев документы и, не открывая, положила на комод. Достала домотканую юбку и ситцевую, с высокими плечиками синюю кофту в белый горошек: «Теперь как деревенская будешь. Вот только туфель лишних нет и валенок целых тоже, ну ничего, сейчас я старые подлатаю...» Потом на столе появилась ячневая каша с постным маслом. «Ты, девка, не стесняйся, вижу, что голодная. Тебе куда надо?» — «В Ташкент». — «Это не трудно. Туда сейчас много поездов ходит». На следующий день пожилой машинист по просьбе Дарьи посадил Итель в паровоз. Обнимая ее на прощанье, стрелочница незаметно сунула Ители в карман немного денег. Итель села на перевернутое ведро подальше от жаркой топки, на нем и ела и спала, прислонившись к задней стенке, лишь иногда вставала, чтобы размять затекшие ноги. Однажды под утро кочегар растолкал спящую женщину: «Вставай, приехали». «За вас я не боюсь» Госпиталь оказался за высоким глиняным забором — дувалом. Когда Итель вошла в кабинет, даже многое повидавший главврач поразился глубине неизбывного горя на ее лице. «Успокойтесь, пожалуйста, и постарайтесь взять себя в руки. Вы к кому приехали?» — «Точнее будет спросить — за кем. За мужем, Яковом Давидовичем Векслером». Главврач посерьезнел: «Вы знаете, в каком он состоянии?» — «Да. И что с ним будет дальше, тоже знаю». «Ну что вам сказать? Мне иногда приходится провожать жен, которые, увидев своих искалеченных мужей, отказываются забирать их. Но за вас я не боюсь. Ведь в нашем народе не принято бросать в беде. Посидите, я предупрежу Якова о вашем приезде. Неожиданности, даже хорошие, в его положении могут навредить». — «Подождите, доктор, — Итель протянула врачу письмо мужа, — прежде чем говорить с Яшей, вы должны знать это». Марк Израилевич снова сел и очень внимательно прочитал письмо: «Ситуация трудная, но разрешимая. Положитесь на меня». Конец... Итель недолго оставалась одна. В кабинет вошли два старших лейтенанта и солдат с винтовкой, все в форме НКВД. «Ваши документы, гражданка». Итель протянула паспорт. Неспешно прочитав все страницы и изучив каждую на просвет, один из офицеров спросил: «Соломон Моисеевич Гуревич вам кем приходится?» — «Он мой отец». Старлей убрал паспорт Ители в планшет и повернулся к товарищу: «Смотри-ка, все правильно. Ай да интенданты, ай да молодцы! Точно навели! Гражданку Векслер в Москве разыскивают, а она вот где прячется! Вы арестованы. Попрошу на выход!» В пыльном фургоне рядом с ней сел солдат, напротив — офицеры. Ехали молча. Наконец, Итель не выдержала: «Товарищ старший лейтенант, вы можете объяснить, за что меня арестовали и куда везут?» — «Куда везут — скоро узнаете. Уж во всяком случае, не к теще на блины», — хихикнул гэбэшник. Его напарник поправил: «У них блины не уважают. Они всё больше на мацу налегают» Первый офицер строго сказал: «Объясняться будете со следователем. И никакой я вам не товарищ! Я для вас гражданин начальник. А вы — дочь врага народа. Сидите тихо, разговаривать не положено». Итель прислонилась к стенке фургона. Ею вдруг овладела апатия, видимо, сработало какое-то биологическое реле, защищающее от эмоциональных перегрузок. Остались только слова, сами собой проступающие сквозь пелену сознания: «Тебя и наше прошлое, до самой ничтожной мелочи, я буду бережно хранить в своей темноте, так что ты никуда не денешься от меня. Будь счастлива, моя хорошая...»